― Ивлий! не знаешь ли: пять да восемь - сколько?
― Пять да восемь... восемь... А ты вот что, малый, сделай, поди острыгай лучиночку и наделай клепышков, знаешь...
Наконец мужики бросили все расчёты и, перекрестившись, съехали со двора...
Верстах в пяти от станции, на горе, один мужик крикнул:
― Эй, Егор!.. А ведь я сейчас дознал, что хозяин-то меня обсчитал.
― И меня, парень, тоже
И начался продолжительный спор".
Даже я, живущий на полтораста лет позже, чувствую, насколько надумана эта ситуация и сколь далёк язык писателя от языка настоящего крестьянина. (К этому рассказу я вернусь в конце данной главы.)
В начале 1860-х годов в журнале "Современник" печатались "Письма из Осташкова" Василия Слепцова, сторонника Чернышевского. Он пытался устроить "коммуну" и сочувствовал идее женского равноправия. Город Осташков многим современным россиянам известен как конечный пункт железной дороги,откуда открывается путь к красотам озера Селигер, в 1960-е годы - любимого места отдыхающих и туристов. За сто лет до этого Осташков имел хорошую репутацию, поскольку выделялся из числа российских городов того же класса своим благоустройством, в нём были каменные мостовые, газовое освещение, пожарная команда, музыкальный оркестр, библиотека... Хотя письма Слепцова - об уездном городе, но там немного говорится о крестьянах и помещиках ближайших деревень. Всё бы хорошо, но Слепцов был, как признают даже и благожелательно относящиеся к нему критики, писателем крайне тенденциозным. Он приехал в город как "нигилист", чтобы всё "обличить" и "осмеять" (даже и тон его писем, с претензией на красивость, неизменно язвительный). Поэтому и серьёзно говорить о познавательной ценности его суждений о деревне, на мой взгляд, не приходится. Вот, в доказательство, фрагмент разговора барина с мужиками, которые пришли к нему с просьбой о выделении им земли получше:
"Барин смягчился совсем и даже стал шутить.
- Нет, постойте. Я вам сейчас велю водки дать. Эй! Кто там? Подать водки моим мужикам по рюмке. Вот видите, - продолжал он из другой комнаты, - я зла не помню. Бог с вами. Я вам все прощаю. Я за вас хлопочу, а вы что? Вы моим ло-шадям овса пожалели. Бесстыжие ваши глаза! А? Не стыдно? А? Мошенники! Мошенники! А? И не стыдно? А? Овса пожалели!
Мужики молчали.
- Антон! И не стыдно тебе? Богатый мужик. Меры овса пожалел. А?
- Виноват, Лександра Васильич, - растроганным голосом отвечал мужик.
- А ведь я вас люблю. Ведь я вам отец. А? Не чувствуете? Ну, чёрт с вами! Пей-те, подлецы, за мое здоровье, - заключил помещик и ушел в другую комнату".
И вдруг в 1872 году в журнале "Отечественные записки" появилось первое письмо Александра Николаевича Энгельгардта "Из деревни". (Всего вышло 12 писем, вскоре11 из них вышли отдельным изданием.) Специфика "Пи-сем" Энгельгардта - в том, что это как бы повесть о путях становления хо-зяйства, которое помещик застал совершенно разорённым, к процветанию - образцу для всей земледельческой России. Но это - и серия высокохудоже-ственных бытовых очерков. И то, и другое лишь послужили автору основой для страстной и исполненной патриотизма публицистики. Наконец, там бы-ли и элементы фантастики и сатиры, и прогноз развития России, который вполне сбылся, но совсем не в той форме, какая виделась автору. И всё это написано прекрасным русским языком. Если труды других радетелей кре-стьянства, наприиер, выдающегося экономиста и публициста Юлия Жуков-ского, глубокие по содержанию, читать не просто, рядовому читателю для их понимания подчас приходится прибегать к словарям, то книга Энгель-гардта не просто доступна каждому грамотному русскому человеку, но и за-нимательна, и построена так, что, начав читать её, трудно остановиться. А главное - в ней наряду со злобой дня поднимаются фундаментальные во-просы человеческого бытия. Вследствие этого она не только служит памят-ником своего времени, но имеет и непреходящее историческое значение.
В письмах "Из деревни" впервые появились не выдуманные сочинителем пейзане, а подлинные крестьяне со всеми их заботами, радостями и печалями, с их бытом и миросозерцанием. Вот лишь несколько беглых черт.
Авдотья, жена старосты Ивана, хозяйка в доме Энгельгардта. Она и стряпуха, и прачка, и доярка. Входит Иван, докладывает, что отелилась бурая белобокая корова, между ним и помещиком происходит заинтересованный хозяйственный разговор.
"― Почему и богатые не платят оброк?
― Известно, что говорят: коли платить, так всем платить поровну, что следует..."
А вот - "старуха", которая "лечит скот чистым воздухом, солнечным светом, подходящим кормом" - и у неё всякая заболевшая тварь быстро выздоравливает.
Вечером барину докладывают, что Василий избил Ефёрову жену Хворосью - "за Петра". Василий жил с женой Ефёра, за что поил мужа водкой. Это ничего, это дело мужа. Но Хворосья прихватила Петра - мужика из соседней деревни - это уже непорядок... Мир присудил: Василий заплатит Ефёру десять рублей и поставит ему работницу на то время, пока Хворосья (избитая до полусмерти) оправится. Ну, и миру должен поставить полведра водки (которую тут же и выпили).
Согласитесь, такое не выдумать. Письмо Энгельгардта читали все, всех оно взволновало. Одни с ним соглашались, другие нет, но все с нетерпением ждали следующего письма. И всех интересовал вопрос: кто же такой этот Энгельгардт? Некоторые вспоминали, что был в Петербурге такой профессор химии, но уже с год о нём ничего не слышно. Но если это профессор, то почему он не читает лекции в столице, а пишет из какой-то забытой Богом деревеньки, которой нет ни на одной карте и от которой тысячу вёрст скачи - до Питера не доскачешь? Может быть, это вообще мистификация? Сидит какой-нибудь переехавший в столицу помещик и описывает то, что происходило в его имении?
А ждать второго письма пришлось долго. Письма Энгельгардта появлялись в журнале один раз в год. Другого автора при таких перерывах в письмах за год читатели уже забыли бы. Но каждое письмо Энгельгардта было встречено как глоток воды страдающему от жажды. И чтение очередной книжки (номера, по-современному) журнала, в которой появлялось новое письмо, по воспоминаниям современников, начинали именно с него.
Забегая несколько вперёд, отмечу, что именно рассказ Н. Успенского "Обоз" Энгельгардт назвал поклёпом на крестьян, которые, будучи неграмотными, считать умели очень хорошо. Вот его замечание об этом эпизоде:
"Что касается уменья считать, производить самые скрупулёзные расчёты, то на это крестьяне мастера первой руки. Чтобы убедиться в этом, стоит только посмотреть, как крестьяне делят землю рассчитываются, возвратясь из извоза. Конечно, вы тут ничего не поймёте, если вам не известен метод счёта, вы услышите только крик, брань и подумаете: как они бестолковы, ну точно, как в рассказе Н. Успенского "Обоз"! У. схватил только внешнюю сторону, но его рассказ грешит тем, что читатель, незнакомый с народом, выносит впечатление о совершенной бестолковости, глупости изображённых в рассказе мужиков-извозчиков. Но подождите конца, посмотрите, как сделан расчёт, и вы увидите, к какому результату привели эти бестолковые крики и споры, - земля окажется разделённою так верно, что и землемер лучше не разделит.
Какая разница в этом отношении между рассказами Тургенева и Успенского, рисующими русского крестьянина! Внешняя сторона у Успенского вернее, чем у Тургенева, и, попав в среду крестьян, вы в первый момент подумаете, что картина Успенского есть действительность, "голая правда", а картина Тургенева - подкрашенный, наряженный вымысел. Но подождите, и через несколько времени вы убедитесь, что певцы Тургенева есть, а извозчиков Успенского нет. В деревне вы услышите этих "Певцов" в песне косцов, возвращающихся с покоса, и в безобразном трепаке подгулявшей пары, возвращающейся с ярмарки, и в хоре калик перехожих, поющих о "блудном сыне", но "Обоза" вы нигде не увидите и не услышите... Успенский выставил нам русского простолюдина простофилей. Но это-то, я думаю, и неверно... Ум-то (у крестьянина) есть, только знаний нет, и круг приложения ума очень тесен, а дайте-ка ему простор!.."
Глава 5. ПАРАЗИТИЗМ И ГНИЛОСТЬ "БЛАГОРОДНОГО СОСЛОВИЯ"