Помнится, я одну из своих статей, где цитировал это высказывание Достоевского, так и назвал: «Несуществующие люди».
Те, кого я так назвал, объект моей критики, очень на меня за такую их характеристику обиделись. Но потом я понял, что название статьи, при всей его хлёсткости, было неудачным. В высоком смысле эти люди, действительно, как бы не существовали, но в реальной жизни они существовали, да ещё как! И вред они могли нанести заметный, и отомстить были горазды, что я вскоре и почувствовал на себе.
А Достоевский из констатации факта истребления лесов сделал ещё и вывод – уже чисто экономический:
«А без лесов ведь и финансы понизятся в страшном размере…»
Эта вакханалия повсеместного сведения лесов послужила для Салтыкова-Щедрина поводом, чтобы представить публике в форме гротеска проект, озаглавленный так: «О предоставлении коллежскому советнику Порфирию Менандрову Велентъеву в товариществе с вильманстрандским первостатейным купцом Василием Вонифатьевым Поротоуховым в беспошлинную двадцатилетнюю эксплуатацию всех принадлежащих казне лесов для непременного оных, в течение двадцати лет, истребления».
Но эта беда на Руси кажется извечной. Русский человек ещё со времён Владимиро-Суздальского княжества боролся с лесом. Ему нужно было вести подсечное земледелие на болотистых землях, вырубать лес, чтобы расчистить участок под избу и поле, сжигать срубленный лес, чтобы получить золу для удобрения поля. Сняв три – четыре года урожай с этого поля, надо было переходить на новый участок, снова вырубать лес… А когда наступало время переходить на первый участок, оказывалось, что он уже зарос молодым лесом… Ну, а когда во времена Ивана Грозного в Россию проложили дорогу английские купцы, лес превратился в один из главных экспортных товаров. Весь английский флот – основа могущества Англии, затем Британской империи – владычицы морей был построен на русском лесе, на русской пеньке (для канатов) и русской парусине. Лес гнали за границу и позднее, при императорах, и при Советской власти, в годы индустриализации, а уж какой разбой начался в лесах в «лихие 90-е» – об этом только романы на криминальные темы писать. Гонят лес, преимущественно необработанный «кругляк», за границу, в большой мере нелегально, и сейчас, а там делают из него мебель и другие полезные изделия, которые продают и в Россию, где импортная мебель всегда в моде. Да и лесные пожары, часто бушующие у нас, без поджогов, в целях получение права на вырубку леса, не обходятся (слегка обгорелое дерево разрешается срубить без особой волокиты с оформлением документации).
А ведь в России за сто лет до описываемой лихорадки по уничтожению лесов жил замечательный учёный и практический хозяин, мелкопоместный дворянин Андрей Тимофеевич Болотов (правильно произносить его фамилию с ударением на второе «о», но уж так повелось, что ставят на первое). Его сочинения по объёму превосходят 90-томное собрание сочинений Льва Толстого, и это были не писания графомана, всё сочинялось по делу и находило множество заинтересованных читателей. А писал он обо всех сферах хозяйства и общественной жизни, оставил интереснейшие мемуары. Кроме всего прочего, был он и основоположник научного лесоводства в России. Свой лес он разделил на 30 участков и, вырубив деревья на первом участке, тотчас же производил там посадку саженцев (для их приготовления у него был питомник). На следующий год он вырубал лес на втором участке – и там высаживал саженцы… И когда он вырубил лес на 30-м участке, на первом уже вырос новый лес. Так он создал концепцию «вечного леса», никогда не прекращающегося. Сам-то Болотов вполне насладился плодами трудов своих, ибо прожил более 90 лет, а его лес по-прежнему оставался «вечным». Но алчность человеческая не знает предела и убирает всё, что оказывается на её пути, она убила и основы правильного лесопользования.
Ну, как тут не подивиться и провидческому дару Тургенева, который в книге, написанной за несколько лет до отмены крепостного права, нарисовал ту самую картину помещичьего имения, «разоряющегося по науке», какую Энгельгардт своими глазами увидел через десять лет.
Салтыков-Щедрин, подвигнувший Энгельгардта на литературный труд о своём опыте хозяйствования, сам хорошо знал деревню среднерусской полосы, и описал три типа помещиков средней руки: «равнодушных, убеждённых и изворачивающихся с помощью прижимки» (те, которые «так обставили дело, что мужику курицу выпустить некуда»). Его очерки очень интересны, читатель может сам ознакомиться с ними (в цикле заметок «Мелочи жизни»). Но Щедрин, рисуя правдивые картины сельской жизни, всё-таки, в соответствии со спецификой своего таланта, часто подаёт материал в сатирическом ключе, тогда как Энгельгардта отличает тон учёного, объективно исследующего то или иное общественное явление, и лишь спокойно описав его, может иногда дать волю чувствам и высказать эмоциональную оценку происходящему.