Сосулька. Николай Федорович столкнул ее с лица и присел. Возле него задержались лишь две сердобольные бабули, немедленно выразившие ему сочувствие и принявшиеся хаять городские власти за недогляд. Ляхов потер ноющее плечо и решил, что ему относительно повезло. Похоже, он отделался синяком и перепачканной курткой. Упади сосулька на голову, могло быть куда хуже. Он поднялся, отпихнув сосульку ногой, и продолжил путь, держась поближе к краю тротуара.
Над крыльцом управления, в котором ему довелось трудиться, нависали две приличного размера сосульки. Задрав голову вверх, Николай Федорович постарался выбрать для подъема по шести ступенькам место в стороне от предполагаемой траектории их падения. Предосторожности, предпринятые им против угрозы сверху, здоровья ему не прибавили. Вниз он не смотрел, а внизу были обледенелые ступеньки. На четвертой по счету Ляхов поскользнулся, растянулся во весь рост съехал по ступенькам вниз. На этот раз перепачканной курткой он не отделался.
Брюки порвались, ободранная коленка кровоточила, а молния на куртке разошлась, похоже, навсегда. Ну и прочие мелочи: весь мокрый, грязный, ушибы болят, а настроение безвозвратно испорчено. Даже бог с ними, с курткой и брюками. Более всего раздосадовали взгляды, которыми награждали его свидетели. Еще бы: импозантный мужчина раком сползает по скользким ступеням входа, а ведь здание управления своим видом и отделкой больше всего напоминает дворец. Расстаралось в свое время начальство, ничего не скажешь. И вот это уважение, уважение к архитектуре, прохожие неосознанно переносят на само управление, его дела и людей в нем работающих. И тут — такая живописная картина. Нет, сочувствия во взглядах свидетелей точно не было. Смех, злорадство, недоумение — все, что угодно, только не сочувствие.
Но и внутри управления — то же самое. Сел Николай Федорович за свой стол, глянул на разложенные бумаги, и расхотелось ему жить окончательно. Вся жизнь вначале советского, а затем российского обывателя предстала перед ним прямой и разлинованной на размеренные отрезки, как школьная линейка. Что можно написать о его жизни в эпитафии? Родился, женился, умер? И это человек, созданный по образу и подобию божьему, венец творения, шедевр эволюции, существо, не равное самому себе! Стыдно стало Ляхову, горько и обидно. А что сделаешь?
До обеда он работал, причем работал старательно. То ли забыться хотел в занятии, которое все больше подавляло его своей бессмысленностью, то ли старался разделаться с сегодняшней порцией работы поскорее. Второе оказалось ближе к истине, поскольку уже перед самым обедом Ляхов, кое-как зашив прореху на брюках, сбегал к ближайшему киоску и накупил целую кипу газет. Пообедав в кафе на другой стороне улицы, он вернулся на рабочее место и разложил газеты на столе.
Может, кто другой на его месте искал бы объявление о продаже или ремонте куртки, но Николай Федорович решил мыслить глобально. Что там куртка! Рухнувшая на него сосулька лишила его самого ценного в жизни. Святого лишила, можно сказать. Как-то вдруг ему стало ясно: его собственные усилия вкупе с планами — реальными или мнимыми, неважно — российского правительства совершенно ничего ему в будущем не гарантируют. Причем не гарантируют не только ему, Ляхову, лично. С этим он как-нибудь мог бы примириться. Признать себя неудачником — это значит уже наполовину решиться перестать им быть.
Нет, вопрос стоял в иной плоскости. Философской. Потирая ободранную коленку, гражданин Ляхов прозревал основную теорему мироздания, которая заключалась в том, что миром правит Случайность. Случайно он сел сегодня на этот троллейбус, случайно рухнула сосулька именно на него. И, может быть, так же случайно его подстережет вскоре в подъезде маньяк или бабушка за стенкой по беспамятству устроит взрыв бытового газа. От нее, от Случайности, не защитишься примерным поведением, хорошим образованием или любого рода талантами. Падающей сосульке, как и отказавшим тормозам, все равно, кто станет их жертвой. Против промысла, хоть человечьего, хоть Божьего есть — или предполагается — какая-никакая защита. Но что можно предпринять против Случайности?
Столь же ясно стало ему, почему эта, основная по сути, теорема мироздания настолько обойдена человеческим вниманием. Наука, конечно, изучает распределение случайностей — формулы составляет, вероятности высчитывает. В общем, занимается мелкими, несущественными деталями, даже не стараясь вникнуть в суть того, что несет человечеству господство Случайности. Философия тоже сей вопрос наиважнейшим не почитает. А простого обывателя старательно убеждают, что случайного в мире нет, случаен только выигрыш в лотерею.