В гостиной никого не было, кроме Фридмана, все еще лениво лежащего обнаженным, с бездумным взглядом на кушетке.
– Куда они пошли? – спросил я.
Он вяло махнул пальцем в сторону мастера. Итак, Каталина в конце концов забила свой гол.
Ожидалось, что теперь я распространю свое гостеприимство на Фридмана?
Мой бисексуальный коэффициент был низким, он сам не вызывал во мне ни тени веселья. Но нет, Судара размонтировала его либидо: он не высказывал никаких признаков жизни, кроме полного истощения.
– Вы счастливчик, – пробормотал он, помолчав. – Какая очаровательная женщина… какая… очаровательная… – я даже подумал, что он обкурился, -…женщина. Она продается?
– Продается? – в недоумении спросил я.
Его голос звучал серьезно.
– Я говорю о вашей восточной рабыне.
– О моей жене?
– Вы купили ее на рынке в Багдаде. Даю за нее пятьсот динаров, Николс.
– Не пойдет.
– Тысяча.
– Нет, даже за две империи.
Он засмеялся:
– Где вы нашли ее?
– В Калифорнии.
– А еще такие там есть?
– Она уникальна, – сказал я. – Так же, как я, как вы, как Каталина.
Люди – не стандартные схемы, Фридман. Как насчет завтрака?
Он простонал:
– Если вы хотите вновь родиться на свет на новом уровне, вы должны учиться освобождать себя от потребности в мясе. Это Транзит. Я буду умерщвлять свою плоть, для начала отказываясь от завтрака. – Его глаза закрылись, он уснул.
Я позавтракал в одиночестве, смотря как на нас с Атлантики наступает утро, достал утренний выпуск «Таймс» из дверной щели и с удовольствием отметил, что речь Куинна была помещена на первой странице внизу с фотографией на две колонки. «Мэр призывает полностью реализовать человеческий потенциал». Это был заголовок. Чуть ниже обычные стандартные колонки «Таймс». Краткое введение сообщало о его заключительных словах по поводу современного общества и было выделено полдюжины ярких фраз в первых двадцати строках. Продолжение было помещено на двадцать первой странице, где вся речь была дана целиком. Я читал и, читая, удивлялся, почему я так волнуюсь. В напечатанной речи, казалось, не было реального содержания, это был только набор слов, коллекция легко запоминающихся фраз, не представляющая никакой программы, не дающая конкретных предложений. А для меня прошлой ночью это звучало как план Утопии. Я содрогнулся. Куинн казался не больше чем любителем. Я сам оттачивал его выступление, пытаясь вложить в него свои неясные фантазии по поводу социальных реформ и трансформации тысячелетия. Выступление Куинна было чистой харизмой в действии, стихийной силой, воздействующей на нас с помоста. Так происходит со всеми лидерами: их товаром является собственная личность. Чистые идеи надо оставить менее значительным людям.
В начале девятого пошли телефонные звонки. Мардикян хотел распространить тысячу видеокассет с речью Куинна среди низших организаций Новой Демократии по всей стране. Что я думаю по этому поводу? Ломброзо докладывал о полумиллионном вкладе в банк еще не существующей кампании по выборам Куинна в Президенты как следствие его вчерашнего выступления.
Миссакян… Ефрикян… Саркисян…
Когда, наконец, наступила свободная минута, я вышел и увидел Каталину Ярбер в блузке и цепочке на бедре, которая пыталась разбудить Фридмана.
Она одарила меня лисьей улыбкой:
– Надеюсь, мы будем чаще видеться, – сказала она сдавленно.
Они ушли. Сундара спала. Телефонных звонков больше не было. Речь Куинна расходилась волнами повсюду. Наконец, она появилась обнаженная, очаровательная, сонная, но совершенная в своей красоте, даже глаза не припухли.
– Думаю, что мне хотелось бы побольше узнать о Транзите, – сказала она.
14
Три дня спустя я пришел домой и был удивлен, увидев Сундару и Каталину обнаженными, стоящими на коленях рядом друг с другом на ковре в зале. Как прекрасно они выглядели, бледное тело рядом с шоколадным, короткие светлые волосы и каскад длинных черных волос, темные соски и розовые. Это, пожалуй, не было прелюдией к султанским оргиям. В воздухе пахло ладаном, а они молились.
– Все проходит, – произнесла Ярбер нараспев, и Сундара повторила за ней: – Все проходит.