Эх, молодость.
Осматриваю свои владения.
Сплошные поля да озёрная гладь. Прямо передо мной — распахнутые настежь ворота. Забор высокий, добротный. Камень и кирпич. Имеется камера, но она мертва. Сразу за воротами начинается благоустроенная территория. Газон, подъездная дорожка, чайный домик, скамейки и невысокие фонари. Память любезно подсказывает, что по ту сторону особняка стоят домики слуг и охранников, технические сооружения, склады и гаражи, тренировочный полигон, додзё. Усадьба возвышается надо всем этим, словно неприступный замок. Три этажа главного корпуса, восточное и западное крыло, флигель. Колонны, балкон, навороченная крыша с множеством скатов. Телевизионная и радиоантенна.
Всё как всегда.
Словно и не уезжал.
Хотя, вру. Окна главного корпуса почернели, стёкла повылетали, рамы обуглились и частично осыпались. Второй этаж визуально не пострадал, но судить рано. Вполне могли рухнуть перекрытия или ещё что похуже.
Небрежно приподняв полосатую ленточку, я ступил на подъездную дорожку.
Сразу нахлынули воспоминания.
От этих ворот я некогда отъезжал, не прощаясь. Изгнанник с улыбкой на лице, добравшийся до настоящей свободы. Вон там я гулял с мамой, когда был совсем маленький. Это память предшественника. Тут ободранная коленка, там взбучка от отца или драка с любимыми родственниками из дома Фурсовых.
Насколько я помнил из доклада стряпчего, в имении никто не выжил. Неизвестные перебили всех — хозяев, слуг, гвардейцев. Никого не осталось.
У парадного входа — живописное полотно из обрисованных мелом контуров. Запёкшиеся следы крови. Осколки, непонятный мусор.
Троглодит носится чёрным вороном над опустевшим гнездом, которое раньше тяготило меня, а сейчас навевало неизбывную тоску. Здесь всё чужое и родное одновременно. Фрагменты памяти срастаются воедино, образуя лоскутное одеяло двух спаянных судеб — моей и отлетевшего в лучший мир парнишки, которого все знали под именем Ростислава Володкевича.
Поднимаюсь по ступенькам крыльца.
Колонны опутаны бело-красной лентой, приходится её сорвать, чтобы пройти в дверь. У нас, к слову, резная двустворчатая дверь, набранная из редких пород дерева. С массивной бронзовой ручкой, которой отец очень гордился. Кнопка электрического звонка отсутствует. Гости, которых пропускала охрана у ворот, неизменно встречались дворецким, и звонок не требовался.
Новые камеры.
Вхожу в дом.
Шаги гулко разносятся под высокими сводами холла. Просторно, дорого-богато. Итальянская плитка под ногами, лепнина, мрамор и сегментированные рамы на окнах. Свисающая с потолка хрустальная люстра, куда ж без неё. Изогнутые витки лестницы, балюстрада, двери в гостиную, бальный зал и столовую, примыкающую к кухне. Галерея с портретами именитых предков. Всё, как у людей.
Ну, и вездесущие меловые фигуры.
Снимаю с плеча баул, кидаю на банкетку у стены.
Опустившись на корточки, прикладываю ладонь к полу. Активирую Дар, прогоняя ки по своим каналам. Мне нужна техника, которой я очень давно не пользовался. В прошлой жизни у неё было название, но здесь я придумал другое — ретроскоп. Чтение прошлого.
Настоящее распадается.
Вокруг меня быстрые тени, вспарывающие ночь лезвия, крики и звон стали. Вот просвистело нечто серповидное, брызнули чернильные капли, истошно заорал мужчина с обрубком вместо руки…
Тени расползаются по холлу, ныряют в галерею, скользят по лестнице.
Рядом со мной падает горничная, сражённая острым мечом.
Выдёргиваю себя из вязкой трясины смерти.
То, что я увидел… не похоже на грамотную защиту. Скорее, на бойню. Люди-тени вторглись в имение и положили всех — мужчин, женщин, детей. Тупая резня.
Щёлкаю выключателем.
Свет не горит.
Мне пока и не нужно, захотелось проверить.
Неспешно ступаю по плитам, оценивая ущерб. Под ногами похрустывают кусочки люстры. В стенах — застрявшие сюрикены, глубокие борозды от ударов мечей и серповидных клинков на цепи. Меловые контуры, коричневые пятна.
Приблизившись к старинному телефонному аппарату на золотом рычажке, я поднимаю трубку. Прикладываю к уху, соприкасаясь с тишиной. Ни единого гудка. Значит, нападавшие перерезали кабель. Такси не вызвать.
Поднимаюсь на второй этаж.
Мраморная лестница не пострадала от слова «совсем». А вот и площадка, где я мило распрощался с госпожой Фурсовой.
Выше.
Третий этаж, насколько я мог судить, пострадал основательно. Коридор, связывающий детские спальни, выгорел дотла. Обугленные проёмы, частично рухнувшие перекрытия, пепел, какие-то обломки…
Эх, не судьба переночевать в своей комнате.
Придётся занять отцовскую спальню.
Вновь присаживаюсь и запускаю ретроскоп. Ки расходуется в таком режиме нещадно, ибо высший пилотаж ясновидения. Некоторые ошибочно полагают, что ретроскоп — это мысленное путешествие во времени. На самом деле, нет. На такие фокусы никто, в принципе, не способен. Просто объекты реального мира впитывают образы, до которых можно докопаться. Образы распадаются с годами, поэтому я не могу наблюдать за предками Володкевичей трёхсотлетней давности. Свежие картинки — другой разговор. Они почти не успели выцвести.
Я наблюдаю за битвой графа с неведомыми убийцами.
Честно говоря, батя меня разочаровал. От человека столь крутого нрава с наследственным навыком «шквала огня» я ожидал большего. С другой стороны… а чего я хотел? В конфликтах старик не участвовал, дуэли не проводил с юных лет, о Разломах даже не слышал, как и большинство жителей планеты Земля. Посредственность.
Завершив просмотр, я выпрямился.
Многие вещи теперь очевидны. На усадьбу напали хорошо организованные ассасины, а не чья-то родовая гвардия. Убийцы действовали чётко, быстро, безжалостно. Обесточили электросеть, перерезали телефонные провода, зачистили всю территорию. Живых свидетелей не оставили. Это не разбойное нападение, поскольку нападавшие ничего не вынесли. Расправившись с отцом, мачехой, её детьми и всеми остальными, бесследно растворились в ночи.
Вывод?
Целью врагов было уничтожение Рода.
Шагая по крытой галерее в западное крыло, я прикидывал, где смогу остановиться. Кабинет Володкевич-старший обустроил чуть ли не в самом дальнем конце усадьбы, стремясь к уединению. Охранники и домашняя прислуга обитали в восточном крыле. Там же находились гостевые комнаты, одну из которых я и планировал занять. Всё же, это лучше, чем спать в постели, на которой глава Рода нахлобучивал сучку Фурсову.
Дверь кабинета оказалась запертой.
Я швырнул баул на дубовый паркет и прикоснулся пальцами к грифельно-серому квадрату над ручкой. Ничего не произошло. Значит, батя настраивал запирающий механизм на психопрофиль, а не на кровь, как это делают все. Чего-то опасался?
Индивидуальная привязка — это вам не хрен собачий.
Махнув рукой на потенциальный ущерб, я прикоснулся к «грифельной доске», заморозил её в хлам, а после этого ударил разрядом молнии. Вся каббалистическая начинка осыпалась на пол, в полотне образовалась дырка размером с кулак. Люблю радикализм. Усложнишь — людей насмешишь.
Толкнув дверь, я переступил порог.
Вновь накатили воспоминания. Годы выволочек, полученных за «недостаточное усердие» в медитациях и осознанных сновидениях. Последний разговор с графом. Запрет на любые попытки «отвлекать отца от работы».
Аллеи памяти.
Не знаю, откуда всплыло это выражение.
Кабинет от пожара не пострадал. Я уже понял, что основные разрушения коснулись мансардного этажа, где глава Рода сражался с убийцами. Пламя выжгло коридор, взметнулось к потолку, проникло в комнаты, но его удалось остановить. Образы, вырванные ретроскопом, убедили меня в срабатывании сигнальных уловителей. Цепочки Знаков пришли в движение, из скрытых раструбов хлынула пена.