И тут Игнис попытался прийти в себя. Остыть. Собраться. Он словно вспомнил наставления Сора Сойга, который, конечно же, наблюдал за своим учеником. Игнис чуть согнул колени, опустил плечи, расставил в стороны руки. Он не мог проиграть. Сегодня был его день, а не день бастарда. И победа, которая таилась за взмахом бронзового молотка, была его победой. Оставалось совсем немного. Добавить к жару умение и волю, и уничтожить противника, пусть даже он выше на полголовы и отдал всем этим воинским наукам больше времени, чем любой из принцев, выходивших на помост Ардууса.
Литус был утомлен. Его ноги скользили по мокрому войлоку. На его плечах, груди, лбу выступил пот, который не мог смыть даже дождь. Движения стали чуть медленнее, но не стали менее точными. Бастард, которому было непросто противостоять принцу Лаписа, как непросто противостоять урагану, устал, но эта усталость не была безнадежной. Он просто стал скупее в движениях, и, наверное, и это тоже играло в его пользу.
Игнис приблизился, скрестил с Литусом предплечья, ухватил его за пояс, не обращая внимания на то, что и его пояс ухвачен, ему ли было бояться захвата, бояться должен был бастард. Сделал резкое движение в одну сторону и в следующее мгновение потащил противника в противоположную, чтобы уронить его на мягкий войлок через выставленную ногу. Прием был самым обычным и, как говорил Сор Сойга, самым лучшим. Самый простой, доведенный до совершенства, заученный навсегда прием приносит больше побед, чем сложнейшее, невозможное умение редких мастеров. И он должен был принести победу Игнису, потому что Литус уже сдавал, принц Лаписа чувствовал это и по дыханию, и по поту, заливающему лицо бастарда. Должен был, но не принес. Выставленная нога Игниса поймала лишь пустоту. Зато та нога, на которую опирался принц Лаписа, непостижимым образом оказалась подсечена ногой бастарда. И тем более невозможным было то, что Литус вдруг развернулся к Игнису спиной, и именно на его спину принц Лаписа и лег, прежде чем оторвать ноги от войлока, взлететь и приложиться о тот же войлок собственной спиной. Плюхнуться в лужу. В третий раз. И услышать победный удар гонга. Гул чужой победы.
В реве толпы, приветствующей победителя турнира борцов, которым по праву стал в третий раз бастард короля Эбаббара, принц Лаписа, ослепленный несправедливостью судьбы и собственной ненавистью к ее избраннику, вскочил на ноги и ударил воздевшего к небу руки бастарда в спину.
Глава 5
Совет
От древнего каламского города, некогда прикрывавшего вход в благословенную долину, сберегаемую от холодных ветров горами Балтуту, на начало нового времени оставались лишь развалины, большею частью фундаменты зданий и основания стен, да амфитеатр, который впоследствии, когда в этих местах осели атеры, стал частью главной площади уже другого города и на котором теперь проводился турнир, но горожанам, а особенно приезжим, казалось, что дух древности по-прежнему витает над башнями Ардууса. И уж во всяком случае, над старым королевским замком, который примыкал к амфитеатру и частью которого была ратуша. За последние сто лет проход в долину был перегорожен высоким валом, на котором поднялась знаменитая ардуусская стена – как защита от нечисти из Светлой Пустоши, да и от прочих бед. Уже в самом городе частью этой стены стала цитадель, строительство которой заканчивал Пурус Арундо, что правил Ардуусом последние двадцать лет. Ворота цитадели смотрели на Вирскую площадь, амфитеатр, ратушу и королевский замок, а внутри цитадели имелся уже и новый дворец, и новая ратуша, и все, что нужно городу, который собирается стоять вечно, но сердце города оставалось в старом замке.
Может быть, не зря предки короля Пуруса приглашали для строительства старого замка уцелевших каламских мастеров и наказывали использовать для строительства прежде всего камень из каламских руин? Камня как раз и хватило на замок, а едва камень кончился – ожили каламские каменоломни, где трудились тысячи атеров, обживая пустынную землю, которой отныне предстояло стать их родиной. Новые поселенцы ходили по старым, расчищенным мостовым, строили дома на тех же фундаментах, на которых стояли прежние сооружения. Возделывали успевшие затянуться бурьяном поля. Подрезали разросшиеся плодовые деревья. Восстанавливали виноградники. Расчищали дороги. Рожали детей. Располагались в ардуусской долине основательно, навсегда. Так он и вырос – Ардуус, яркая тень на древних камнях, веселая игрушка на месте заурядного каламского города, давно перещеголяв его размером. Да и много ли их осталось, каламских городов? Разве только Эбаббар да Кирум, порядком уже перестроенные новыми жителями. Да прекрасный Самсум – отец всех городов Анкиды. Конечно, не считая Уманни, который захватила Светлая Пустошь. Но его древности недоступны, разве только для тех смельчаков, которые обзываются паломниками и идут к холму четырех храмов, чтобы поклониться пеплу того, кто спас этот мир, да и то издали. К тому же ветшает Уманни. Рушатся дома.