– Нет, Виктор, я не успокаиваю. Будет великолепная тема. Великолепная!
В этом Ключарев как раз не уверен – у него трезвый ум. Но охладить начальника он не успевает. Иван Серафимович уже воспламенился. Вспыхнул. Уже мечтает:
– Представь себе для начала, что нам дают проблематику Н-ского завода!
Иван Серафимович ходит по кабинету взад-вперед. Он не умеет увлечь других, зато он умеет увлечь себя. Всплеск души. Волна за волной. Иван Серафимович уже говорит о смысле работы. Он обобщает. Он вспоминает Данте. Люцифер, застрявший в самом центре Земли. Вергилий и Данте начинают спускаться по огромному мохнатому телу Люцифера. Вот его плечи. Вот, наконец, середина тела (пояс Люцифера, центр центра Земли), и тут… они как бы в невесомости разворачиваются и, продолжая спускаться, спускаются, но одновременно уже идут вверх!.. То есть в другую сторону Земли – как это могло произойти?
– Потрясающе! – всплескивает руками Иван Серафимович. – Чем тебе не мнимая ось?!
И еще, на том же запале:
– Вот тебе и кривизна пространства! И когда? – в тихом Средневековье.
И еще (и это, видимо, вершина его мысли):
– Вот так и в работе. Делаешь самую черную работу, спускаешься все ниже и ниже – и вдруг оказываешься уже в направлении творчества – ты понял?
И, уже понижая голос, уже с лирикой, с мягкостью:
– А главное – незаметно. Работал, корпел, мучился – и вдруг: раз! – и, не меняя направления хода, ты уже творец – понятно ли?
Ключареву понятно. Модель как модель, почему же не понять? – и отчасти даже увлекает, не без того.
– Все так. Но это ж до центра Земли сначала дойти надо, – улыбается Ключарев.
– А мы?.. За столько-то лет на этой каторжной теме?! Разве нельзя сказать, что мы дошли туда?
Ключарев пожимает плечами: может быть, да, а может быть, нет… И тут ведь не о чем спорить. И еще штришок. Маленький. Ключарев угадывает скрытую суть всех этих рассуждений: Иван Серафимович надеется. Он очень надеется, едва ли даже признаваясь самому себе. Он надеется, что на этот раз (пора, пора! ему уже пятьдесят лет!) – на этот раз его отделу дадут некую творческую тему в самом высшем смысле. Золотую жилу. Но одновременно (задним-то числом, ведь вот оно как!) Иван Серафимович готовит себя к министерскому отказу, то есть велят продолжать прежнюю тему, и… и Иван Серафимович будет самому себе объяснять, что еще, значит, не дошел он до центра Земли, не заслужил. В этом и суть. А ведь это черт знает что: думать ночами, мучиться, подтаскивать себе в помощь потускневшую космогонию Данте, и все лишь для того, чтоб своему родному и любимому «я» не сделать больно, в случае если заставят продолжать прежнюю тему… Ключарев сдерживает иронию. И думает, как бы это (и чтоб не обидя) сбить всплеск пятидесятилетнего романтика.
– Но можно, Иван Серафимович, и по-другому это представить…
И Ключарев говорит, что скорее-то всего Данте почувствовал недостаточность художественных средств. Данте просто рванулся наугад (и никакой тут кривизны пространства) – рванулся, ну а полет фантазии доделал дело.
– Мне очень жаль, – суховато чеканит Иван Серафимович. – Мне очень жаль, что вас устраивают такие бедненькие объяснения.
Это он обиделся.
Ключарев встает и делает два шага к Ивану Серафимовичу (тот стоит у окна, смотрит туда).
– Не переживайте, Иван Серафимович…
– Я?
– Не переживайте. Я почти знаю, что новой темы нам не дадут. Отделов много, разве мы лучше других?.. Дадут нам новую документацию по этой же теме и скажут – продолжайте с Богом! – И тут Ключарев делает маленькую умышленную уступку: – Так что будем еще спускаться, круг за кругом… Верно?
Но начальник угадывает, что это уступка, чуть ли не снисхождение, – и вспыхивает:
– Скажите, Виктор. В вашей жизни вообще есть что-нибудь интересное? Ну хоть что-нибудь?
Ключарев пожимает плечами.
– А где же интересное? Там?.. В вашем Старом Поселке?
– Да. (Да?..)
– А почему вы туда не поедете? Поезжайте. Живите там… Я в каждом молодежном романе читаю, как человеку надоела Москва, дряблые и развращенные городом люди, и человек взял в конце романа и уехал – кто в поле, кто в поселок. Словом, туда. К тем самым здоровым натурам, где так замечательно…
Ключарев помалкивает. Иван Серафимович обиделся, это ж понятно.
– А что?.. Поезжайте. Устройтесь работать, например учителем. И живите там себе на здоровье…
Ключарев молчит. Ведь не первый такой разговор. Ключарев улыбается, а затем говорит, правда, не слишком находчиво:
– Может быть, и уеду. Не знаю…
– Чего не знаете?
А тут уж Ключарев говорит, найдя слова. Хорошо говорит:
– Себя не знаю.
Пауза.
Ключарев поворачивается, чтоб уйти.