Я усмехнулся в приступе самоиронии. Действительно ли мне хотелось написать историю с анкетой и катастрофой так, чтобы молодежь вроде Пепы взвыла от восторга? А почему же я тогда был против фильма Мари-Женевьев и ее коллег? Я смахнул пот со лба — давала себя знать выпитая водка и безжалостно палящее солнце, стоявшее в зените. "Глупости, их сценарий о другом. В моем была бы боль, серьезная обеспокоенность, а не мелкие подколки! Вообще — все зависит от позиции и, кроме того, — от закалки и закваски самого автора! А у меня была крепкая закалка, ведь и Перфанов, принимая меня в первый раз в своем огромном кабинете, сказал то же самое: "Мануил говорил мне, что ты наш парень!"
Меня удивило это странное воспоминание, и я поспешил прогнать навязчивые мысли. Медленно плетясь оживленными тротуарами, я пытался выбирать скудные тенистые места у самой стенки домов. Встречные прохожие, казалось, обдавали меня жаром, эти покрасневшие, пыхтящие мужчины и женщины словно дополнительно накаляли и без того невыносимый зной.
17
В клубе царила относительная прохлада. Лето разогнало вечное столпотворение, виднелись незанятые столики, и я направился к своему постоянному месту в конце зала, но в последний момент увидел в центральной части одинокую мужскую фигуру и свернул к тому столику.
— Здравствуй, Кирилл, ты один?
— Один! — ответил он, как мне показалось, не слишком любезно.
Мы не были слишком близки, но, как это бывает в нашей среде, испытывали друг к другу ту ровную, незамутненную ничем симпатию, которая связывает самыми крепкими узами писателей, работающих в разных жанрах. В свое время Кирилл Ангелиев предпринял не совсем удачную попытку на поприще драматургии, которую я, впрочем, поддержал, затем перешел к кратким прозаическим формам и с той поры почти ежегодно издавал по сборнику рассказов так называемой "деревенской прозы". Я же довольно давно распрощался с беллетристикой, к тому же считался типичным "городским писателем", так что нашу идиллию ничто не нарушало.
Бросался в глаза его темно-коричневый загар, на обгорелом лице блестели лишь огромные цыганские глаза, и я по-дружески заметил:
— Ну ты и загорел, на море побывал?
— Да, в Варне.
— А почему ты один?
— Виктория на обратном пути заехала к родителям в Сливен.
Его жена была поэтессой, и они, как правило, были неразлучны.
Я заказал обед и закурил сигарету, ожидая, что Ангелиев начнет рассказывать о море и затормошит меня расспросами о софийских новостях, но он молчал, с аппетитом прихлебывая таратор[10], сильно сдобренный чесноком, запах которого долетал и до меня.
— Ну, и как там, в Варне? — прервал я паузу, слегка озадаченный его странной пассивностью.
— Нормально… И для работы, и для отдыха.
— А, вы были в творческой смене, да? — сообразил я лишь теперь.
— Да, но остались на несколько дней в первой, отдыхающей.
Внезапно меня осенило, что бай Миладин тоже уехал в Дом отдыха в Варну и, наверное, они виделись с Ангелиевым. Сердце тоскливо сжалось. Может быть, его сдержанность вызвана именно этим? Или это апатия, типичная для такой жары.
Я быстро съел свой таратор и налил себе пива, предложив и ему. И неожиданно для себя самого выпалил:
— Бай Миладин тоже там?
Ангелиев отвел глаза.
— Да, мы с ним виделись в последний вечер.
— Ну и как он там?
— В порядке. Рассказывал интересные вещи о Франции и Англии.
Я успокоился. Разумеется, Кондов не станет налево и направо распространяться о своих неприятностях в кино. Просто сегодня Ангелиев не в духе, может быть, поссорился с женой; не представляю себе семейную жизнь с поэтессой, обыкновенные женщины трудно переносимы, а что говорить, если у них к тому же есть и творческие амбиции?
— А кто еще там был? — вновь подхватил я после очередной продолжительной паузы и сам удивился своему глупому несвойственному мне любопытству.
Я отнюдь не горел желанием узнать, кто там был в Варне, в Доме отдыха — просто неумело и малодушно пытался вытянуть из Ангелиева какие-нибудь доказательства того, что у меня нет оснований бояться общественного мнения.
Он назвал несколько имен завсегдатаев — коллег-пенсионеров, колесящих со своими женами с ранней весны и до поздней осени по всевозможным Домам творчества и базам отдыха. Я надеялся, что он ударится в подробные воспоминания, цитируя случайно подслушанные колоритные диалоги писателей с их супругами. Он умел подметить в человеке типаж и передать его точными штрихами. К тому же отличался феноменальной памятью на мельчайшие события и целые разговоры, и я зачастую подумывал, что именно в этом и состояла сила его писательского дарования.