Но сегодня Ангелиев явно был не в форме и, доев свой десерт, завертел головой в поисках официанта. Когда Веселин заметил его жесты и пообещал через минутку подойти, Ангелиев с какой-то неловкостью обратился ко мне:
— Когда ты собираешься на море?
— Еще не знаю, это зависит от многих причин.
Он ни о чем не спросил, лишь рассеянно кивнул, и я так и не понял, знал ли он о ситуации, создавшейся вокруг сценария, или бай Миладин ни о чем не рассказал ему.
И все же, когда расплатившись, он поднялся уходить, скользнувший по мне взгляд его больших глаз вновь вернул меня к мысли о том, что он был в курсе всей этой истории со студией, не одобрял моего поступка, но и не собирался говорить мне об этом — он и его жена были людьми чрезвычайно осторожными и старались поддерживать отличные отношения со всеми своими коллегами.
Я остался в одиночестве за непривычным мне столиком, испытывая смутное чувство незаслуженной обиды. "Был разговор!" — неожиданно подумал я, расстроенный и обозленный, неизвестно на кого.
Кирилл никогда так себя не вел. Несмотря на то, что он не обмолвился ни словом, я четко уловил его изменившееся отношение ко мне. Во мне нарастало глухое раздражение. Почему, в сущности, я с ослиным упрямством интересуюсь мнением бай Миладина? Я достаточно независим и благоразумен, чтобы самому решать, как мне поступать в том или ином случае, и самому давать оценку своим поступкам. К тому же я ничего не предпринимал по собственной инициативе — меня вызвали и предложили мне работу. И, что самое важное, — если бы Кондов не отнесся наплевательски к своим обязательствам, студии просто не пришлось бы подыскивать ему заместителей.
Меня охватило чувство тягостной безысходности, блуждания в утомительном и бессмысленном круге ненужных вопросов, догадок и предположений. Похоже, сказывалась жара и бесплодное ожидание последних дней. К тому же я уже довольно долго лентяйствовал, а бездействие и ничегонеделанье разлагали меня окончательно. Уже давно было пора вновь заняться пьесой, тем более, что Мари-Женевьев два-три дня тому назад уехала со своим режиссером на выбор натуры, и у меня не осталось даже поводов для отговорок.
Я вспомнил о предстоящем отъезде в Смолян, и мне почудилось, что тотчас повеяло свежим прохладным ветерком. Это предложение подоспело очень кстати. Самое время смыться отсюда, сбежать не только от духоты, но и от вереницы надоевших знакомых лиц. Только этого еще не хватало, чтобы я стал подстерегать их и униженно выпытывать, что они знают обо всей этой идиотской истории, как это только что произошло с Ангелиевым. Захвачу с собой снасти — в тех краях уйма чистых рек и заводей — и, разумеется, рукопись пьесы. Вполне возможно, что там пьеса сдвинется с мертвой точки и перемена обстановки поможет мне встряхнуться, как недавняя поездка в Хисар!
Приободрившись, я направился домой, и как только на меня дохнуло знойным воздухом, я вдруг подумал, что совершенно незачем ждать пятницы, если можно уехать в Смолян еще сегодня. Достаточно было позвонить Иванчеву, и он наверняка сможет все уладить по телефону.
Я не обманулся. Заместитель директора киностудии с ходу одобрил мое намерение выехать загодя.
— Считай вопрос решенным! — сказал он. — Можешь выехать завтра утром, обед будет готов и стол накрыт к твоему приезду.
Поблагодарив его, я внезапно добавил:
— Я заеду попозже за сценарием Докумова. Давно пора с ним познакомиться. У тебя ведь найдется экземпляр для меня?
— Разумеется… Только незачем тебе ездить туда-сюда. Я пришлю тебе его на дом с нашим курьером…
18
Дом творчества пустовал, я был единственным обитателем.
Это было, в сущности, большое старое здание, известное как "Братский Чешитский дом", расположенное на холме бывшего села Райково, входящего ныне в черту областного города. Перемены не коснулись здания снаружи, оно до сих пор внушало респект высокой каменной оградой и прочной кладкой. Широкие ворота темного дерева вели прямо в маленький внутренний дворик, мощенный овальным булыжником, на стыке которого пробивалась тучная трава.