Я вдруг почувствовал, что все эти разрозненные картины, люди и события крепились на одной и той же, глубоко скрытой от взгляда основе, и все это становилось понятно именно здесь, в этом большом пустом доме, населенном некогда столь непохожими друг на друга людьми. Это внезапно осенившее меня прозрение поражало своей четкостью и рельефностью. И в тот же миг мной овладело навязчивое желание вернуться назад во времени, погрузиться в прошлое, которое, как я недавно думал, навсегда погребено в моем сердце…
Я выехал на следующее же утро. "Вольво" с равномерным шумом накручивало километры. Солнце не добиралось до шоссе, вьющегося в тесном ущелье вдоль реки, и я чувствовал кожей приятную свежесть.
Через полчаса показались белые здания Рудозема.
К тому времени уже потеплело, вокруг весело поблескивали оконные стекла, в воздухе витал аппетитный запах пышек, рычали грузовики.
Я припарковал машину в центре города, вышел на площадь и взволнованно огляделся. Городок был построен незадолго до моего первого приезда в эти края и, вероятно, поэтому выглядел почти, как и прежде. Я знал ближайшие блочные дома, слегка обветшавшие, с облупившейся штукатуркой, и трехэтажное здание Рудуправления напротив.
И так же, как и в те годы, площадь заполняли люди — мужчины в синих рабочих комбинезонах, женщины с хозяйственными сумками в руках, молодежь, стоящая группками и прихлебывающая пиво из бутылок темного стекла без этикеток.
Я медленно направился к управлению, с интересом всматриваясь в лица прохожих. Разумеется, я не встретил ни одного знакомого, и мне пришло в голову, что большинство этих людей были детьми в то время, а многие, может быть, тогда еще здесь не жили. Было что-то странное и нереальное в том, что я натыкался на знакомые здания и деревья, тогда как обитатели всей этой почти неизменившейся обстановки были совершенно новыми.
Я подошел к входу в Рудуправление. Перед зданием тоже стояли группки шахтеров и рабочих, но это были другие люди, длинноволосые, в джинсах и ярких рубашках… Никто не обратил на меня внимания, я вошел в светлый вестибюль и стал подниматься по лестнице. Но при первом же прикосновении к отполированному дереву перил, при первом взгляде на высокий потолок над первым лестничным пролетом мной овладело странное чувство, что нет смысла подниматься выше, в просторный коридор, послуживший некогда залом заседаний. То время давно ушло, будто стерев навеки следы того далекого позднего июльского утра…
Вскоре я вновь ехал на восток, не задумываясь над тем, куда приведет меня дорога. Шоссе было все таким же узким, как и двадцать лет тому назад, кое-где над ним все так же серела предохранительная сетка с необычным уловом — не рыбным, а крупными кусками рудной породы, выпавшими из вагонеток.
Я долго ехал по шоссе, пока, наконец, где-то слева не мелькнули яркие бунгало, рассыпавшиеся меж высоких белых берез, не возникло большое красивое здание из еловых бревен, а перед ним — табличка с надписью: комплекс "Белые березы".
Стройные серебристые стволы приковывали к себе взгляд, создавая чувство прохлады, как шелковистая кожа молодой купальщицы.
Я сел за пустой стол, окрашенный в красный цвет, закурил сигарету. Вокруг — ни души, наверное, в ресторане был выходной день… И вдруг вспомнил, что Перфанова не было на суде. В свое время это не произвело на меня впечатления — в конце концов, у начальника управления могли быть дела и поважней, но сейчас я задумался… Мне и раньше случалось замечать, как алогичны пути воспоминаний и сами наслоения, которые вскрывала мысль, уходящая в прошлое. И сейчас, в безлюдьи и тиши застывшего леса, я неожиданно задался вопросом: действительно ли Михаил получил анонимное письмо и кто мог ему его послать?
Точно напротив меня, на слегка выщербленный цементный пол танцплощадки, падал широкий сноп солнечных лучей, пробившихся сквозь густые сосновые ветки. Я засмотрелся на золотой поток лучей и возбужденно затянулся… Несколько лет тому назад, в небольшом софийском парке, залитом светлыми лучами полуденного солнца, Перфанов сказал моей второй жене — Лиляне: "Он должен быть мне вечно признательным за то, что я освободил его от одной крайне неподходящей связи…" Я добродушно засмеялся, оставив его слова без внимания. Лиляна тоже не придала им значения — у нее было достаточно хлопот с моими настоящими связями, чтобы интересоваться бывшими, к тому же давно прерванными… Что хотел тогда этим сказать Перфанов на залитой солнцем аллее в центре Софии? Насколько я помнил, он не предпринял никаких конкретных шагов, чтобы прервать мои отношения с Норой, во всяком случае мне об этом не было известно… А если он имел в виду именно анонимное письмо, полученное Михаилом накануне процесса? Возможно ли, что это письмо написал он сам? Если обвинения Стратиевой были основательны, все это выглядело вполне логично. Анонимным письмом он мог добиться двойного успеха — сломить гордость Михаила и разлучить меня с его женой…