Смяв сигарету в пепельнице, я подозвал Груди, чтобы расплатиться. Мне захотелось немедленно убраться отсюда, не видеть торжествующую физиономию Даво, не слушать его жестокие, но логичные выводы. Зачем он мне все это рассказал? Разве он не мог себе представить, какое воздействие окажут на меня его слова? И Мари-Женевьев тоже могла бы не спешить пересказывать слова ее режиссера… Ах, Докумов, Докумов! Если он и впрямь с самого начала договорился обо всем с Рашковым… Ведь у меня сложилось о нем прекрасное впечатление. Неужели я действительно не разбираюсь в людях?..
— Ты что — уходишь? — голос Даво вывел меня из размышлений.
— Нет, я еще здесь. Разве не видишь-я сплю! — взорвался я. — Мне надоело два часа слушать твою проповедь. Не могу отделаться от чувства, что тебе бесконечно приятно, что я вляпался в эту историю.
— Ты — абсолютный кретин! — заявил он и демонстративно отвернулся.
Я заплатил Груди за ужин и медленно поднялся, разминая затекшие члены. Мне предстояло преодолеть еще одно унизительное препятствие — пройти мимо Гандева. Интересно, как этот тип умел всегда быть в курсе событий, заранее, и главное — вовремя, ориентироваться в обстановке…
— Я провожу тебя, — предложил мне Даво. Голос его звучал на этот раз виновато.
Я был готов ему простить, но не сейчас. В этот вечер он не был мне нужен.
— Я знаю дорогу! — резко ответил я. — Не столь уж я пьян, как тебе кажется.
Даво посмотрел на меня с мягким укором и озабоченностью, как обычно смотрят матери на своих непослушных детей. Я направился к переднему салону. Столик, за которым сидел Гандев, был пуст. Я и не заметил, когда он ретировался. "Пусть катится ко всем чертям!" — подумал я с облегчением и пошел к выходу.
23
Сначала я решил идти домой пешком, но, выйдя из клуба, увидел вдали зеленый огонек и поднял руку. Спустя десять минут я вошел в квартиру и тут вспомнил, что забыл сделать нечто очень важное. Было одиннадцать часов — самое время прервать первый сон человека с нечистой совестью или по крайней мере обладающего ничтожными качествами начальника. Я без колебаний набрал номер. Послышался гудок, потом встревоженный женский голос произнес: "Я вас слушаю".
— Позовите, пожалуйста, к телефону товарища Иванчева! — приказал я тоном, не допускающим возражений.
— Но… видите ли, он уже лег. Кто его спрашивает?
— Очень срочное дело. Прошу вас разбудить его!
— Слушаю, — послышался спустя некоторое время хрипловатый голос, и я злорадно себе представил, как сонно моргает заместитель директора кинематографии, привычным движением приглаживая взъерошенные волосы.
— Мы должны были встретиться в клубе, если мне не изменяет память! — сказал я в трубку.
— Виноват! — заторопился он с ответом. — Понимаешь, замотался, а потом так разболелась голова, что сил не было. Пришел домой и завалился спать.
— Да… тяжела ты, шапка Мономаха! В общем, мне все известно. Хочу только тебе сказать, что эта история обрушится на твою голову. Если в свое время тебе удалось обвести вокруг пальца бай Миладина, то уже с двумя обманутыми писателями тебе будет справиться потруднее. Так что пеняй на себя.
Я чувствовал, что поступаю подло и коварно по отношению к человеку, который всегда выказывал мне лишь уважение и относился по-дружески. Но я уже не мог остановиться и рисовал Иванчеву все более мрачные картины. Наконец, когда я кончил, в трубке послышался смущенный голос:
— Не знаю, кто все это тебе наговорил, но, во-первых, еще ничего не решено окончательно, а во-вторых, "обманутые" — это не совсем точное слово. Я тебе уже не раз объяснял, как обстоят дела с бай Миладином, что же касается тебя, то ты получишь свой гонорар за двухсерийный сценарий в любом случае. Так что я не вижу, кто тут обманут и потерпел убыток.
— Это потому, что ты привык все мерить денежным аршином! — ответил я, немного помолчав, потому что должен был перевести дух после услышанного и с горечью убедиться, что Даво был прав, вопреки заверениям Иванчева. — Может, ваших внутренних авторов и удовлетворяют такие подаяния, но существует и иной тип творцов, которым…