Неужели я принадлежал к "другим"? Но почему? Когда я сбавил себе цену, ведь вначале было совсем иначе… "Нет других таких городских писателей, как мы с тобой!" Самми Гольдберг… И он умер от инфаркта. Я почувствовал, что все поплыло перед глазами. Четверть века назад мы вместе начинали, вместе вошли в литературу, хотя и в разных жанрах, вместе шагали по ступенькам вверх. "Очень жаль, что ты, как, впрочем, и я, прославился именно благодаря этому — фальшивому и мелкому — произведению… " Да, именно после той книги цена моя упала. Почему я написал именно такую? Ведь я не раз сталкивался с жестокой истиной — и в шахтах, и на поверхности земли. Не говоря уже об истории с Михаилом… И из всего, что мне было известно, я выбрал самое безопасное и, наверняка, самое неверное… Знал ли я тогда, что это ложь? Мог ли предугадать события? Задумывался ли над тем, что заставило прежде "народного" инженера Тенева каяться, поливая себя грязью, в присутствии стольких людей? Интересно, как бы сложилась моя жизнь, найди я тогда в себе силы написать истину, защитить Михаила? Трудно себе представить, тогда я все-таки многого не знал, лишь догадывался, но закрывал на это глаза. А может, просто не желал осознать все. И вдруг меня пронзила мысль, что именно тогда я свернул с правильного пути, не сумел разглядеть единственно верное направление. Почему я это сделал? Что тому виной — моя неопытность, заблуждение, или просто я испугался?
Наконец я нашел такое положение, при котором не чувствовал боли, — я перевернулся на живот и свесил голову вниз. Так я лежал, прижавшись левой частью груди к кушетке и испытывая облегчение. И вдруг, распластавшись, как паук, сосредоточенно созерцающий темно-красный ковер, покрывающий пол моего кабинета, я увидел над собой белые пушистые облака, ощутил пряный аромат трав, устилавших склоны тихой родопской ложбины. Я как бы слился с природой, вознесся над суетой и мелкими житейскими проблемами и неудачами. Неожиданно в воздухе запахло цветущими липами…
Только что прозвучал приговор: пять лет за умышленное вредительство в шахте. Я первым вышел на улицу из горного управления, но Нора догнала меня и повела к своей приятельнице, у которой она остановилась. Мы молча сидели в чужой квартире, тупо уставившись в одну точку. Жаккардовый ковер на полу был наполовину свернут, и на пожелтевших газетах, устилавших пол, сушились цветки липы. Сквозь прозрачные шторы в комнату заглядывали лучи послеобеденного солнца. На Норе было надето платье лимонного цвета, выгодно оттенявшее ее смолисто-черные волосы…
Я осторожно пошевелился, чтобы вновь не вызвать сердцебиения, затем приподнял голову и опустил ее на подушку…
Как хорошо, что Нора и Михаил вновь сошлись после всех обрушившихся на них невзгод! Интересно, как они встретят меня? На прошлой неделе, когда я был в Смоляне, я не решился к ним заехать. Наверное, я уже и не узнаю некогда пыльный провинциальный городишко. Возможно, они снимают все ту же квартиру, ведь Михаил устроился на флотационный завод. Дал бы он знать, что знает о том, что произошло между нами? Вряд ли. Он ведь такой тонкий, чуткий человек…
А может быть, мне и впрямь стоило поехать в К. и рассказать Михаилу все, как есть, по-мужски? Но какая от этого польза? Меня охватило умиление от своей готовности быть справедливым и добрым. Стоит поискать бай Миладина, когда я выздоровею. Наверное, он уже вернулся из Варны. Я расскажу ему обо всем без утайки, покаюсь в том, что не разыскал его, когда он вернулся из-за рубежа. А потом мы посмеялись бы над своей одинаковой участью и я почувствовал бы себя бодрым и свежим, как после очистительной сауны.
Я подтянул ноги к подбородку и ощутил, что они потеплели — в них стала поступать кровь. Меня вдруг стало клонить в сон, мелькнула мысль, что хорошо бы перебраться на кровать, но не было сил подняться, я всего лишь выдернул из-под себя краешек одеяла и, завернувшись в него, погрузился в глубокий сон.