- Пора, художник, - Карина вновь посмотрела на часы. - Портрет завтра дорисуешь.
Мы быстро оделись и ретировались из тайного прибежища любви.
Каждый день ровно в полдень я ждал свою натурщицу возле подъезда. Она не заставляла себя долго ждать - спустя пять минут мы уже поднимались в квартиру ее подруги. Я раскрывал этюдник, но нашей сдержанности хватало лишь на несколько мазков по холсту: мы поспешно предавались любовным утехам. Прошла неделя. Как обычно, я ждал Карину в условленном месте. Но в тот день она не пришла. Вскоре по лестнице спустилась какая-то высокая темноволосая девушка и, назвавшись подругой продавщицы, сказала, что эту неделю Карина работать не будет (не ее смена). Более того - у нее большие неприятности: муж моей темпераментной пассии, заподозрив ее в адюльтере, учинил грандиозный скандал, и мне лучше в магазине пока не появляться.
Опустошенный во всех смыслах я понуро поплелся домой. Раскрыл этюдник и поставил на него картон с несколько нервными набросками натурщицы. Взял кисти и решил по памяти закончить портрет девушки. Однако мои не очень решительные попытки не увенчались успехом: неживые, вялые мазки не хотели складываться в какую-либо стоящую композицию. Цветовое пятно ее шикарной фигуры выглядело мрачным и грязным по колориту. Я легко прочитал сложившуюся ситуацию - творческое настроение сублимировалось в сексуальную энергию, которая успешно реализовывалась последнюю неделю. Без дела я провалялся на диване двое суток. Созидание необыкновенно ревниво, оно требует к себе невероятного внимания, концентрации и преданности, и любые попытки подмены творчества, будь то алкоголь, женщины или, предположим, футбол, заканчиваются кризисом. В конце концов, не Тулуз же я Лотрек, которого на создание живописных полотен вдохновляли проститутки. Впоследствии я не раз убеждался, что женщины и творчество несовместимы. Во всяком случае, легкомысленные женщины. Портрет армянской девушки Карины так и остался незавершенным.
В Анапу я приехал со старенькой одноместной палаткой и этюдником - любое свободное время хотел посвятить живописи. Уже смеркалось, когда я взял свою утварь и, миновав, со слов коменданта, неспокойный поселок, поднялся в горы. Я долго плутал в зарослях ежевики и кустарниках можжевельника, пока не нашел совершенно уединенное место. С небольшой поляны открывался необыкновенный вид на море, с нависшими над ним громадами зеленовато-серых скал. В кустах я разбил палатку и, замаскировав ее ветками и сухой травой, довольный проделанной работой, отправился назад.
Мои однокурсники продолжали веселиться. Наш руководитель группы - преподаватель истории искусств Анатолий Георгиевич Дроздецкий оказался невероятно демократичным человеком и позволял студентам значительные вольности. Раздобыв в поселке пару баллонов виноградного вина и фруктов, они травили анекдоты и даже уже успели разбиться на парочки (в группе было примерно одинаковое количество юношей и девушек). Я забрался в постель и накрыл голову подушкой.
- Василь, ты часом не заболел? - надо мной склонился Эдик, с которым мы были знакомы еще до поступления в университет. - Я тебя не узнаю, - с довольно печальной интонацией в голосе проинформировал меня приятель.
- Не, всё нормально, - промычал я в ответ. - Спать охота.
Удивительно, но, несмотря на шум в комнате, вскоре мне удалось уснуть.
Проснулся я, как и планировал, в четыре часа утра. Едва светало. За окном птицы выводили затейливые рулады. Я взял этюдник и потихоньку вышел из комнаты. Решил для бодрости окунуться в море. Не остывший за ночь желтый песок, меланхолическое шуршание незначительных волн, тысячи медуз на теплой отмели - всё это невероятно поднимало настроение. Скользнув по верхушкам сосен, первые лучи солнца великодушно позлатили бирюзовую поверхность моря. Я нырнул в его колючую прохладу, обтерся полотенцем, и, полный творческих замыслов, бодро зашагал по тропинке в горы.
Не менее получаса мне пришлось продираться сквозь густые заросли, пока я не нашел палатку. Я раскрыл этюдник и с нетерпением выдавил краски на палитру. Мерное колыхание моря, неподвижная величавость древних скал, ароматное дыхание изумрудных сосен - всё это складывалось в изумительную и совершенную композицию. Кисти стремительно и с наслаждением скользили по холсту, преподнося миру не самый худший мой набросок. Я абсолютно потерял отсчет времени, хотя собирался быть на этюдах не более двух часов. «Пора виноград собирать» - упрямо твердила материальная часть моего сознания. «Какой виноград»? - рассеянно отвечала лучшая - творческая - половина моего «Я», и мазок накладывался на мазок, пытаясь хоть в тысячной доле передать звенящую прозрачность безоблачного величавого пространства. Солнце припекало все сильнее. Под его, уже немилосердными лучами, с листьев барбариса и шиповника исчезли последние капли росы. Нестерпимо, до блаженного головокружения, пахла смола, источаемая соснами и кипарисами. «Всё! Надо возвращаться» - решительно подумал я и, вернувшись в реальность, почувствовал, за спиной чьё-то присутствие. Я медленно обернулся и увидел, что в нескольких метрах от меня, на большом камне, сидит девочка, нет, всё же девушка, лет шестнадцати.