- Пьянство - классическая беда моего ремесла, - он частенько оправдывал свое пристрастие.
Разминая затекшие конечности, я потянулся и ладонью ударил соседа по плечу. От неожиданности Эдуард вздрогнул и подскочил.
- Что? Где? Приехали?
Но, увидев за окном монотонный зимний пейзаж, беззлобно выругался: - Пошел ты ... - и снова опустил голову на грудь.
Наконец показалась станица. Найти клуб оказалась делом несложным - он был самым крупным строением, решительно возвышающимся среди убогих хаток. Сторож, щуря глаза от бьющих в лицо снежинок, разглядывал друзей.
- Председатель сказал поселить вас в доме Митревны, - он ткнул пальцем в белую мглу. - Пойдемте, покажу.
- А она-то сама не против? - Репа подышал в озябшие руки.
- Хто? Митревна? Так она вмэрла, - старик спешно перекрестился, - а родни нема. Хозяинуйте смело.
- О, Господи...- я непроизвольно съежился, то ли от холода, то ли от услышанного.
Минут через пятнадцать мы остановились у покосившейся саманной хатки. Сторож довольно долго возился с замком, и, наконец, скрипучая дощатая дверь нехотя отворилась перед нами. В нос ударил густой запах сушеных трав, мышей и еще чего-то неопределенного, совершенно незнакомого.
- Хлопцы, дрова в сарае. Печку топить можете? Ну, я пойду.
Но после того, как Эдик достал из сумки и поставил на стол бутылку водки «Распутин», поспешность старика явно пошла на убыль.
- Гарный был мужик, - сторож кивнул головой на этикетку - но бабы его сгубили.
- Дедушка, да ты присаживайся, думаю, твой клуб не украдут, - я заметил его замешательство.
Уже через полчаса в печке весело потрескивали дрова, а за столом, - что может быть лучше? - шла неторопливая мужская беседа.
- Сынок, а ты что не пьешь? - раскрасневшийся от тепла и выпитого сторож, слегка тронул мой рукав.
Неопределенно пожав плечами, я молча прихлебывал чай - как ответить на этот вопрос я не знал.
- Как у вас в станице говорят, дед? Не пьет - значит, або хворый, або подлюка, - Репа громко захохотал. - Ну, что, дедуся, давай помянем хозяйку.
- Митревну? А чего не помянуть. Интересная женщина была когда-то. Красавица. И незамужняя. Проводила своего жениха на фронт, а он-то и погиб там, сердешный. Она за всю жизнь так никого к себе и не подпустила, ни к душе, ни к телу. А какие женихи сватались! Из района даже приезжали. Всё равно - ни-ни...
- Ну, уж если из района, тогда конечно, - съерничал Эдуард. - А нам бы, городским не отказала, а, дед?
- Тьфу-ты, типун тебе на язык, - старик в сердцах бросил окурок на пол и растоптал его ногой.
- Да не слушай ты его, дедушка, он у нас темный, как могильный камень, - я отчего-то почувствовал раздражение.
- Ничего себе, сравнения у тебя, - обиделся Варфоломеев. - Впрочем, к месту.
- Так вот, - сторож тактично прервал нашу размолвку, - уж после войны прошло много лет, а она все ждала своего суженого. А потом, как поверила, наконец, что не придет соколик, сразу как-то постарела, согнуло ее, бедную. И стала она, - Клавой ее звали, - травки собирать, повитушничать, заговоры знала и, - старик вдруг перешел на шепот, - ворожила Клавдия-то! - Он замолк и многозначительно посмотрел на своих слушателей. Ожидая, видимо, большего эффекта, таинственно добавил: - Колдовала она... Обозлилась, поди, на весь мир из-за своего горя.
- Дед, у тебя фантазии, настоянные на алкоголе, - Эдик снова наполнил рюмки.
- Сам ты алкаш, - окончательно обиделся сторож, - вы еще вспомните мои слова. Клавдия уважала непьющих людей, - он одобрительно посмотрел в мою сторону. - А пьяниц заговаривала, - взгляд старика переметнулся на раскрасневшегося Эдуарда.
- Чего ж тебя не заговорила? - усмехнулся Эдик.
От негодования сторож крякнул, взял шапку и, не прощаясь, вышел из дома, громко хлопнув дверью.