Старуха открыла дверцу клетки.
- Смотрите.
На первый взгляд неуклюжая птица довольно-таки проворно прыгнула хозяйке на руку и затем взгромоздилась на левое плечо. Я невольно отшатнулся - настолько зловещим было зрелище - гадалка с растрепанными седыми волосами и традиционно колдовское существо подле её головы.
- О, это очень умная птица! Она знает больше нас с вами, и её присутствие поможет любому человеку. - Старая Циля вздохнула. - Но рано или поздно я вынуждена буду продать филина: тяжелый он стал для моих хрупких плеч, - захохотала старуха.
- Ну. Иди на место, - она водворила птицу в клетку. - Да и ест много, откуда у бедной еврейки столько денег? Ведь это неясыть, самая крупная из сов - так мне охотники сказали. «Неясыть... Какое недоброе слово» - подумал я и неожиданно для себя сказал:
- Хорошо, я куплю у вас эту птицу. Мы сторговались, и старуха ушла.
Вечером в ресторане я решил сыграть в преферанс. Вообще-то я играл постоянно, но, на сей раз, мне особенно везло. Временами даже хотелось, чтобы удача изменила мне, но счастье игрока - это цепи, которые никогда не рвутся. Я рисковал отчаянно, но все-таки выиграл. Наконец, я кое-как заставил себя сказать, что мне дурно, оторвался от стола, и с небольшой, но так необходимой мне сейчас суммой денег вышел на улицу. Меня трясло, как в лихорадке. Вдруг я явственно услышал бархатный голос Ксении.
- А я вас давно жду.
Я ускорил шаг, но странное дело - ноги меня несли не к её дому, а к гостинице. Она стояла под деревом, освещенная мягким светом луны. Тишина и свежесть ночи прикасались ко мне с необыкновенной нежностью. Окружающий мир существовал лишь в облике Ксении. Я подбежал к ней и почувствовал, что уже не принадлежу себе.
- Ну, что же? - прошептала она и прильнула ко мне. - Целуй, - её голос был нежным и властным одновременно. Огненные поцелуи Ксении жгли меня, опьяняли. Спеша и спотыкаясь о ступеньки, на ходу срывая друг с друга одежду, мы ворвались в мою комнату и... я внезапно остановился. Я был готов броситься в пугающую глубину ее глаз и чего-то боялся.
Да... - тихо произнесла она.
Всё, что произошло потом, было, как сладкий эйфорический сон - ее совершенное девичье тело, определенный страх, как оказалось, перед первой близостью и, вместе с тем, необыкновенная ее доверчивость ко мне. Наивные и нежные ласки Ксении заставили меня забыть всё на свете. Это был мой первый адюльтер.
Мы сидели на кровати и молчали, точно приговоренные к какому-то позору. Ксения пристально вглядывалась в мое лицо влажными от слез глазами. Должно быть, на нем слишком явно отпечаталось большое страдание, и она прижалась ко мне.
- Ты скоро уедешь? - я подумал и сказал:
- Завтра... не знаю... да, завтра.
- Ты еще приедешь сюда? - и с уверенностью добавила: - Да, ты снова приедешь.
Я взглянул на её бледное лицо, темные полуоткрытые губы и глубокие еврейские глаза и понял, что вернусь сюда..
Поезд мчался, унося меня всё дальше от рокового места. Ничего не предвидя, даже не предчувствуя, весёлый и беззаботный, тринадцать, - О, Боже, тринадцать! - дней тому назад, я ехал в этот городок, и вот теперь возвращаюсь обратно совсем другим человеком с тяжелым камнем в душе. Я живо представил себе радость Елены при нашей встрече, но в то же время пугливо старался отогнать рисовавшуюся передо мной картину свидания, так как уже чувствовал, что между мною и женой тотчас же встанет образ Ксении. Что же будет со всеми нами? Неуютная тяжесть тревоги и неопределенности не давала мне покоя. И как, на первый взгляд, всё просто получилось. Лунная ночь... Чарующий голос... Особенное и обычное в то же время настроение. Черные очи... зачем-то птица... Я был убежден, что перемена произошла в окружающем мире, а не во мне.
- У-у-у-к-к-х-х, - филин, словно отвечая на мои неразрешимые вопросы, подал голос. Я сплюнул от досады и решил выйти на площадку тамбура. Луна еще только поднималась над горизонтом - огромная, багрово-золотистая. Высоко в небе мерцали звезды. Поезд, дрожа, мчался среди темной бесконечной кубанской степи. Несмотря на тяжелое шумное дыхание локомотива, на его грохот и лязг, чувствовалась жуткая степная тишина, так гармонично сливающаяся с торжественным безмолвием бездонного неба.