- Купайтесь, Юлиана Ивановна, - я распахнул перед ней скрипучую дверь. - А потом я.
Она, как мне показалось, с испугом заглянула в баньку. Густой пар почти скрывал льющийся из подслеповатого окошка дневной свет. Огонь, бросая алые блики на темные стены, гулко гудел в потрескавшейся печи. В ржавом железном котле зловеще клокотал кипяток.
- Я не пойду сюда одна. Принеси из дома простыни.
Мы сидим на полке и, время от времени, плещем на себя холодную воду. Жарко. Что-то интимно-доверительное уже связывает нас - нелепые, накинутые на голое тело, как римские тоги, простыни, игривые, если не сказать, томные взгляды, да и сама атмосфера бани, где лишь мы вдвоем, располагает к раскрепощенности. Ведь накидки эти придется снять - не в них же купаться.
- Отвернись, - Юлиана Ивановна словно читает мои мысли. - Не на улицу же тебя выгонять.
Я утыкаюсь носом в пахнущую древесной смолой бревенчатую стенку, и моя плоть стремительно наполняется сладостной тяжестью. «Не думать о ней, только не думать»! - мысли, слепо наскакивая друг на друга, роятся в голове.
- Спинку-то потри, - интонацию голоса Юлианы Ивановны трудно назвать целомудренной. Ее внешняя и интеллектуальная недосягаемость становится всё призрачней. Я поворачиваюсь к ней лицом и застываю в секундном замешательстве - розовое, распаренное совершенное тело вводит меня в ступор. В моем понимании ещё коренилось мнение, что женщины скромны, стыдливы, застенчивы, и чтобы «уломать» любую из них, нужна незаурядная изобретательность и определенная смелость. Наивный...
-Ну, что же ты? - Юлиана Ивановна поворачивается ко мне лицом. Глаза у нее томные, с поволокой, даже страстные. Я подхожу к ней вплотную.
Пылкий поцелуй останавливает мое дыхание и сбрасывает все комплексы. Она касается меня руками, гладит шею, плечи. Осторожно-сдержанными ласками Юлия Ивановна вводит меня в то состояние страсти, когда дрожит тело и нельзя совладать с собой. Она медленно распаляет мою чувственность, не позволяя трогать ее ниже талии. Юношескими, крепкими руками я мну ее груди и понимаю, что имею дело с подлинной страстью, а не с ее имитацией. Юлиана Ивановна неспешно и обстоятельно руководит моим телом - усаживает меня на лавку и, взгромоздившись мне на колени, обхватывает ногами мою талию. Через мгновение мы становимся одним целым.
То, что происходило в этой крохотной баньке никогда не сотрется в моей памяти, ибо такого наслаждения я не испытывал ни до Юлианы Ивановны, ни после неё.
Сознание уже совершенно покидает меня, когда, наконец, она позволяет мне ускорить движения, и мир, пошатнувшись, летит в полыхающую разноцветными огнями бездну. Укутанный клубами пара и сладостной истомой, я лежу на полке, а чудная Юлиана Ивановна гладит мое тело и что-то невнятно шепчет. Наскоро обмывшись, мы перемещаемся в комнату, где с юношеским задором я повторяю близость со своей начальницей. Потом еще... И еще...
Светает. Прозрачно-серебристый туман висит над водной гладью. За окном соловьи выдают последние предрассветные трели, с озера тянет прохладной свежестью. С разрушенной голубятни доносится любовное воркование просыпающихся птиц.
Всю дорогу назад Юлиана Ивановна молчала и, лишь когда мы подъехали к Геленджику, сказала:
- Вася, я очень благодарна тебе за сегодняшний день. Это состояние души, Васенька...
Затем, несколько помрачнев, добавила:
- Но я умоляю тебя, не смотри больше на меня так.
Я, как мог, целомудреннее взглянул на свою начальницу. В глубине её глаз сверкнули рубиновые огоньки.
II
В желании всегда есть немного безумства,
но и в безумстве всегда имеется
немного здравого смысла.
Ницше.
Сегодня день зарплаты. Солдат срочник, проходящий службу в Группе Советских Войск в Германии получал в месяц тридцать шесть марок. Бутылка дешевой водки «Winbrand» в магазинах Веймара (да здравствует Гёте, будь проклят Гитлер - оба по-своему отметились в этом городе) стоила десять марок. Вчера отбыла на родину по демобилизации последняя партия старослужащих. Теперь наш призыв - «деды». Это надо отметить. Я не пил спиртное полтора года и даже забыл, как оно пахнет.