В актовом зале миксировались известные, будущие и, наверное, бывшие писатели. Президиум блистал цветом российской литературы. Выступали руководители секций, ответственные секретари всех трех союзов, благодарно-восхищенные семинаристы. Заключительное слово было предоставлено Михаилу Кураеву. Обозначив несколько общих тезисов о чрезвычайной пользе подобных мероприятий, Михаил Иванович перешел к теме преемственности поколений. Четыре бессонные ночи давали о себе знать - меня неимоверно тянуло в сон. Провалившись на некоторое время в мягкую, розовую дрему, я вдруг услышал свою фамилию. «Всё-таки догадались про самогон... Говорил же Ясинскому, что надо больше чеснока брать», - уныло подумал я. «... если Вялому удастся найти адекватное словесное выражение своим образам и эмоциям, то его произведения могут украсить нашу литературу...». Далее следовал ряд весьма приличных эпитетов. Когда же я попал в список авторов, от которых российская литература что-то ожидала, то меня это начало всерьез беспокоить. Сам не люблю ждать, но еще более неприятно, когда чего-то ждут от тебя. Подниматься вверх по веревочной лестнице, вершина которой не закреплена? А может быть не надо никуда подниматься? Надо лишь шагнуть сквозь невидимую стену, которая стоит между тем, что ты чувствуешь, и тем, что умеешь.
Затем огласили список семинаристов, принятых в Союз писателей. Ясинский, Беляев и я оказались в их числе. Таково торжество жизненных закономерностей - незаинтересованность в результате, как правило, приносит наилучшие плоды.
По главной аллее дома творчества мы идем к автобусу. Колышется белое море сосновых лап, припорошенных снегом. Пуховые их волны кружатся, словно облака на зеленом небе. Вздохи прерывистого ветра шепчутся друг с другом в терпких холодных сумерках. Розовощекий закат притаился за верхушками сосен. Я нарочито замедляю шаг: неучтиво прощаться с Малеевкой впопыхах.
XXIV
Если ты искренне хочешь увидеть
Как солнечный свет
Играет на листьях,
У тебя должны
Быть чистые окна.
Лао Цзы.
Чем ближе я подходил к школе, тем меньше оставалось во мне уверенности и ощущения важности предстоящего мероприятия. Выступление перед любой аудиторией несло не только определённый творческий заряд, но и подтверждало мои убеждения в литературе, политике, да и всей жизни, которые многие годы нивелировались в сознании.
Студенты первокурсники, интеллигенты-гуманитарии, даже заключённые колоний были благодарными слушателями, и худшее, на что они способны - задать вопрос с заковыринкой, не догадываясь, что в таких чувствах, как насмешка, ирония, сарказм я был большим виртуозом, и щекотливые ситуации не заставали меня врасплох. Но школьники! Возраст, когда ты ни с кем и ни с чем не согласен. Порой совершенно непонятна их новая трамвайная терминология, а употребляемое буквально в каждом предложении слово «короче» от столь частого использования утратило свой первоначальный смысл и звучало как пароль поколения. Пещерная грубость и дерзость молодых людей, нарочито отталкивающая вульгарность девушек, вырыли во мне ров неприятия, который я сегодня попытаюсь преодолеть.
Жизнь я вел не шумную, не броскую, отодвинутую куда-то в угол бодрыми переменами перестройки. Как говорят коллеги-литераторы и критики, пишу я приличную, мелодичную по технике, но безнадежно мрачную и беспросветную по колориту и тону прозу. Сказать, что я творю, не покладая пера, было бы преувеличением. Я считаю, что самое важное в работе литератора - это внезапное озарение, когда рука сама тянется к пачке бумаги, и ты пишешь под диктовку свыше. Правда, следует отметить, что зачастую голос с небес безмолвствовал довольно долго. В достаточно примитивный сюжет я ввинчивал динамичные куски текста с чертовщинкой, где фабулу повествования двигала любовь к полнолунию и потревоженным гробам. О смерти много писать не принято - достаточно нескольких предложений, и вот оно, воплощение скоротечности бытия. Благодаря гофманиаде, я вскоре обрел дутую репутацию самобытного автора. Втащить идею мистики, вне зависимости от содержания - это ведь надо уметь. Трепетным пером, как многим казалось, я превращал грубый человеческий материал в идеальный зазеркальный образ. Сам же я относился к своим произведениям в равной мере удовлетворенно и разочарованно - в зависимости от настроения.