В зале стало невероятно тихо. Они впервые слышали такое. Завуч нервно теребила бумажку-справочник.
- Люди приходят и уходят, - продолжал я, - но болезни общества остаются. И если вы решили выбраться из этого тупика, то станьте неповторимыми. Пусть ваша жизнь раскроется без чьей-либо помощи. У вас будут неудачи, но это будут ваши неудачи. Станьте самими собой, и с плеч свалится огромный груз. Груз наших неудач. - Я говорил им о любви, о счастье, о грехе, о раскаянии и чувствовал, что они верят мне. Верят простым истинам, но сказанным прямо и честно. И, пожалуй, без банальностей. Я взглянул на часы.
- К вашему великому удовольствию прекращаю сотрясать космос.
Валентина Сергеевна ушла, не попрощавшись, буркнув что-то насчет дешевого популизма.
- А мужик-то не лох, - послышалось из задних рядов. Сначала неуверенно, затем все громче зал заплодировал мне. Учительница преподнесла цветы и спросила:
- Вы действительно так думаете? - и, не дождавшись ответа, неуверенно добавила: - Василий Викторович, не могли бы вы почитать мои стихи?
Боясь подвергнуть себя опасности пропустить трансляцию футбольного матча, я поспешно согласился.
Как-то вечером, я полистал тетрадь со стихами и раздраженно бросил ее на стол. Скорее всего, пишет вирши о сексуальном томлении, что-то путанное, туманно-пугливое, причем, прежалостно о самой себе. Я почему-то представил учительницу в черном нижнем белье и, вздохнув, перевернул несколько страниц.
Я знаю: любит ночь. Она - зарница,
Что он нашел тогда от ночи в ней?
Ее ресницы как ее страницы,
Мое же сердце бьется все больней.
Ну что ж...Прилежно написанные романтические строчки, причем, не лишенные филологического обаяния. Я прочитал еще несколько стихотворений, и пренебрежительная ухмылка сменилась пониманием ее замысла. Мне вдруг захотелось позвонить Татьяне Анатольевне и за чашкой чая поговорить с ней о литературе, искусстве, о влиянии этого самого искусства на человека. Подсознательно я чувствовал, что не в стихах-то, собственно, дело - роль мэтра в компании с молодой женщиной льстила мне и сулила многообещающее продолжение. Я представил, как буду ходить по комнате, добродушно-иронично вещая о смысле жизни и пафосно разводить руками.
- Совершенно не уверен, что галантно звонить девушке в вечернее время, но не смог отказать себе в удовольствии услышать ваш голос, - думаю, я умею нравиться женщинам. - Беспокоит вас имитатор бульварной литературы, некто...
- Узнала вас, Василий Викторович, добрый вечер, - она не заметила иронии. А может, ее и не было.
- Очень внимательно ознакомился с вашими стихами, Татьяна Анатольевна, и должен сказать..., - я придал голосу непринужденность, - а что мы, впрочем, по телефону? Приезжайте в мою творческую юдоль. Тем более, что живем мы близко друг от друга.
- Не знаю, Василий Викторович, - она задумалась, - а давайте лучше вы ко мне.
Заросли жасмина доверчиво прислонились к домику, затаившемуся в глубине двора, и полыхали приторным ароматом. Татьяна Анатольевна вышла на лай собаки и, придерживая ее за ошейник, представила:
- Это Глобус, мой лунный сторож.
- А почему Глобус и почему лунный?
- Ну, я же учитель. Правда, не географии, но все же. Днем я в школе, а ночью он меня охраняет.
- В какой-то степени логично, - усмехнулся я и, пережив громогласные приветствия лохматого друга, вошел в дом.
Комната, в которую мы вошли, отличалась простотой быта, чистотой и сугубо женским уютом, грозившим одиноким мужчинам задержаться здесь намного дольше, чем предполагалось. Я вдруг ощутил резкий запах жареной картошки, которую терпеть не мог. «Не могла в другое время приготовить».
На книжных полках теснились тома Толстого, Пушкина, Чехова, Достоевского. «М-да, классика...» - я легонько провел ладонью по корешкам книг.