И снова рев, и молодчики с гарпиями на медных бляхах вскидывают руки.
- Я ничего не имею против царя Тезея, - продолжал Менестей. - Он, безусловно, заслуживает уважения - герой войны с амазонками, победитель Минотавра и Прокруста, человек, создавший из жалкого селения вокруг жертвенника наши великолепные Афины. Но не устал ли наш царь от государственных забот и дел? Не постарел ли он? Не утратил ли разум и волю к деяниям, прославляющим Афины? В Троянской войне мы не участвовали, ограничившись посылкой одного корабля, что не прибавило нам чести и уважения. Разве хорошо, что одиннадцатый год на берегу гниет корабль, на котором когда-то вернулись из-под Трои наши храбрецы? Разве хорошо, что давно уже из наших оружейных мастерских не выходят новые боевые колесницы, доспехи для гоплитов и мечи? При всем моем уважении к царю Тезею, при всех его достоинствах и былых подвигах, не могу не сказать: его время прошло! Наступило время других, с горячей кровью и юной дерзостью. Да здравствует Великая Эллада и ее столица - Афины!
Засвистели флейты, и Менестей, спустившись по ступеням, пошел сквозь толпу, бурлившую вокруг него тяжело и густо, как смола в котле, и уже раздались первые крики придавленных. Стражники, кое-где торчавшие на площади, растерянно переминались с ноги на ногу, не в силах сообразить, как в такой ситуации поступать.
- Как видишь, все предельно просто, - сказал Майону Гомер. - Сначала нужно доказать, что мир вокруг насквозь изъеден недугом, а затем убедить, что ты оказался единственным, способным исцелить все немочи. Убедить, что только ты можешь открыть людям истину, и только они под твоим руководством перевернут мир.
- А потом? - буркнул Майон.
- В данную минуту никого не волнует, что будет потом, - сказал Гомер. Гораздо интереснее и привлекательнее возможность верить, что все изменится, если немедленно разнести - что угодно и все сразу. Голова болит наутро - если она вообще еще на плечах. Слов нет, до чего любопытный образчик демагогии и подлости...
Он стоял, небрежно опершись о балюстраду, высокий, загорелый, и эта нарочито ленивая поза, прищуренные глаза наводили на мысль о пантере, обманчиво расслабившейся перед прыжком. Майон промолчал. Когда-то они с непонятным им самим упорством соперничали во всем - сначала в школе, борясь за звание первого ученика, потом на стадионах и в гимнасиях - в кулачных боях, в метании диска, в гонках колесниц; и всюду успех был переменчив, переходя то к одному, то к другому. Странно, но после того, как появились их первые стихи, дух беззлобного, но рьяного соперничества как-то незаметно угас, о нем и не вспоминали. Был Гомер и был Майон. Соперничество исчезло, а вот непонимание, подумал Майон, непонимание в последнее время слишком часто тенью ложится на прокаленные солнцем плиты мостовой. Вот и сейчас я не понимаю этих прищуренных глаз, цепкого взгляда, равнодушного вроде бы лица, но на деле поглощающего разговоры и жесты, запахи и звуки, как поглощает листва солнечный луч. Конечно, такой всасывающий, словно Харибда, взгляд, такой слух и должен быть у поэта, но здесь примешивается еще и что-то другое.
- На месте нашего школьного приятеля Гилла я давно бросил бы на это сборище тяжелую конницу, - сказал Гомер.
- Шутишь?
- Ничуть, - сказал Гомер. - Как ты к нему относишься? Я о Менестее, понятно.
- Я его просто не понимаю, - пожал плечами Майон. - Промелькнет временами здравое суждение и тут же тонет в глупости и лжи.
- Лжи - не спорю. Глупости - никоим образом. Ум как раз и заключается в том, чтобы доказать глупцам, насколько они умны, насколько именно их образ мыслей и куцые ценности велики и светлы. Менестею это удается, и я на месте Тезея побеспокоился бы. Ах ты!..
Он отшвырнул ударом кулака зазевавшегося и налетевшего на него разносчика пирожков, и тот полетел кубарем, рассыпая свой немудреный товар, - толпа, провожавшая Менестея, докатилась и до них и задела краем. Их осторожно обходили - Майон подумал, что это уважение вызвано не столько невеликой пока славой поэтов, сколько их известностью как опытных кулачных бойцов.
Потом что-то изменилось - "гарпии" безжалостно разгоняли толпу, действуя рукоятками кинжалов и дубинками, и по образовавшемуся коридору с колышущимися живыми стенами прямо к ним прошел Менестей.