По размышлении она постановила так: очень может быть, что Яр — интриган, каких поискать, и, делая предложение, помимо очевидных, преследовал свои, тайные цели, но она не настолько глупа, чтобы отказываться от выпавшего шанса. Да она скорее руки себе тупой пилой отпилит!
Серафима решила выйти на работу пораньше. На целых две недели. Просто представила себе, что еще четырнадцать дней будет слоняться по квартире, безрадостно гадая, что, как да почему, и пошла гладить вещи. Боги с ней, с головой, поболит и перестанет, а вот нервные клетки не восстановишь никаким заклинанием.
— Явилась, наконец, злыдня, — было первое, что она услышала от шефа, когда тот в восемь ноль две появился на работе. — Ты хоть понимаешь, что нам пришлось улики опять в столицу отсылать? Потому что ты… ты…
— У меня сотрясение мозга было, между прочим, — мирно заметила Серафима. — Не думаю, что чем бы то ни было могла вам помочь в таком состоянии.
— Да какой у тебя мозг… — заворчал было шеф, но осекся, почесал картошкообразный нос, махнул рукой и ушел в кабинет. — Никого ко мне не пускать.
— Чего нового бы сказал, — вздохнула Сима и принялась разбирать гору бумажек, скопившуюся на столе за время ее отсутствия. Через несколько минут она уже с головой в нее зарылась, пытаясь отсортировать срочное от того, что еще может полежать пару месяцев. Чего здесь только не было! Создавалось впечатление, что весь участок разом взбесился и начал требовать от Г.В. всего подряд — начиная с туалетной бумаги повышенной «мягкости» (именно так и было указано в заявке на его, шефа, имя, и даже подчеркнуто тремя линиями) и заканчивая анонимным требованием провести внеочередное собрание для рассмотрения вопроса нарушения бухгалтершей Лизой Петровной дресс-кода (глубокий вырез, мешающий работать простым оперативникам). Далее шло пространное описание как самого наряда, так и его разлагающего воздействия, были приложены фотографии и замеры.
Весь явный бред Сима отсортировала в течение примерно часа — получилась внушительная кучка-вонючка, как про себя окрестила этот завал сама магиня.
Она настолько погрузилась в попытки понять, что должно быть в голове у человека, который пишет Г.В. докладные записки с доносами о том, что сотрудники не используют чайные пакетики по второму разу, а выкидывают их, тем самым подрывая основы мироздания и экономики в Грибном, что едва не пропустила посетительницу.
Женщина — встрепанная, запредельно несчастная, с зареванным опухшим лицом — ворвалась в приемную, и, ни слова не говоря, пробежала к двери кабинета.
Сима выскочила из-за стола и грудью бросилась на защиту покоя шефа.
— Куда? У вас назначено?
— Да! — истерично выкрикнула женщина. — Пустите немедленно!
— Успокойтесь, дамочка, — внушительно сказала Сима, загораживая собой дверной проем. — Вы не на базаре. Давайте так — я узнаю у Георгия Владиславовича, сможет ли он вас принять, и тогда будет видно.
— Вон пшла! — взвизгнула женщина. — Стерва! Прочь с моей дороги! У меня срочно!
И с недюжинной силой, наличие которой сложно было предположить в столь худосочном теле, отпихнула Симу в сторону. Магиня шлепнулась об стену, чудом удержавшись на ногах. Многострадальная голова немедленно и охотно заболела. Она ошарашенно приложила руку ко лбу и постояла, приходя в себя. Посетительница тем временем одним движением настежь распахнула дверь и ворвалась в кабинет.
— Что за?.. — заорал шеф. — Груздева, ты сдохла за своим чертовым столом, что ли? Ты…
Сима вжала голову в плечи, раздумывая, стоит ли вмешиваться или Г.В. сам разберется. Она прикинула, за какое действие получит меньше тумаков. По всему выходило — и с шапкой дура, и без шапки — все одно дура. Пожав плечами, она всё-таки направилась в кабинет, намереваясь выкинуть посетительницу. Магиня она или как? Если надо, заклинание применит — после того, как женщина ее об стенку швырнула, человеколюбия в ней осталось ничтожно мало.
— Степочку украли! — взвыла женщина дурным голосом.
Сима застыла на пороге. И не столько от слов, сколько от открывшейся ее взору картины. Шеф стоял посреди кабинета, и его непривычно растерянный взгляд говорил о том, что он тоже не знает, что делать с этим. С этим — с женщиной, которая, бухнувшись на колени, вцепилась мертвой хваткой в его брюки, и мерно билась головой о его ноги, заливая его слезами.
— Степочку! Степочку моего! Солнышко мое… кровиночку! Да что ж это делается! — по-звериному выла коленопреклоненная. — Помоги! Помоги!
— Марина. Марина, встань, пожалуйста, — нерешительно начал Г.В., бросив на Симу выразительный взгляд.
Она поняла верно, и через секунду в ее руках возник стакан с водой. От идеи мести пришлось отказаться. Сима даже почувствовала себя весьма неловко из-за того, что у женщины страшное горе, а она, магиня, не сумела вовремя распознать. Злилась, планы строила, как ударить побольнее. Минуту строила, не больше, но все же.
Г.В. осторожно поднял женщину с колен и увлек в сторону небольшого диванчика. Усадил, сунул в руки стакан воды и приказал Симе:
— Лизу Петровну ко мне. И Голубева.
Голубев — младший следователь, вспомнила Сима. Нелюдимый, необщительный — в беседы не вступает, о себе не рассказывает. Сидит вечно за своим столом, бумажки перебирает. Делает ровно столько, сколько должен, на работе не задерживается ни на секунду. Но и не опаздывает. И ладно, следователь. Но зачем шефу понадобилась сотрудница бухгалтерии?
Это выяснилось сразу же, как только Лиза Петровна вплыла, словно десятипалубный круизный лайнер, в кабинет Г.В. и увидела примостившуюся на диванчике посетительницу. Глаза бухгалтерши, и без того круглые, округлились еще больше и стали похожи на монетки.
— Маруся? — спросила она. — Ты что здесь делаешь? Что-то случилось? Почему ты плачешь? — все эти вопросы она выпалила на одном дыхании, прежде чем осознала, где находится. Тогда она обратилась к Георгию Владиславовичу. — Вызывали?
— Вот, — умело скрывая недовольство слезливыми женщинами, сказал Г.В. — Узнай, что произошло, — и спросил у Серафимы, которая болталась в дверном проеме: — Голубев где?
— Идет, — отрапортовала магиня. Отступила на шаг. — Вот он. Пусть заходит?
Г.В. с тоской огляделся по сторонам, понял, что деваться некуда и кивнул:
— Пускай.
Вошел Голубев — неказистый, маленький, тощий, с серьезным выражением лица. Одет он был в свитер и потертые джинсы.
— Добрый день, — поздоровался он со всеми сразу. — По вашему приказанию прибыл.
Лиза Петровна с молчаливого согласия шефа подсела к плачущей женщине и обняла ее за плечи, отчего та зарыдала еще горше, вновь завыла, заголосила. Мужчины смотрели на представление с некоторой опаской и недовольством. Сима в приемной просто бдила — как бы еще кого не пропустить, а то потом начальник ей голову всё-таки оторвёт. А поскольку дверь осталась незакрытой, она и подслушивала заодно. Уж больно любопытство разбирало, что могло приключиться в тихом Грибном.
Лиза Петровна некоторое время разбирала невнятные стенания Марины. И вдруг, в одно жуткое мгновение осознав, что именно говорит Марина, обычно пугливая и робкая, бухгалтерша заорала не хуже шефа:
— Что, ты говоришь, случилось?
Мужчины разом вздрогнули — у милой пухленькой бухгалтерши оказался богатырский голос. Сима вздрогнула тоже, отскочила за свой стол и уткнулась носом в бумажки. Дверь она закрыть не успела, но никто не обратил на это внимания.
— Ты Михею позвонила? А он что?
Спустя полчаса выяснилось следующее: Михеем звали мужа Марины, которая, кстати, Лизе Петровне приходилась родной сестрой. Марина пошла в магазин — хлеб ей понадобился срочно. Двухлетний сын Степан висел на ней обезьянкой до того момента, пока не подошла её очередь на кассе. Расстегивать сумку, чтобы достать кошелек, который тоже предстояло расстегивать, одной рукой очень неудобно. На этом моменте Марину прервал Голубев: