Мужичок прошлепал к Марине. Против воли Сима заметила значительную проплешину у него на затылке.
— Не горюй, найдется Степка, — сказал он грубовато и потрепал Марину по плечу. — Чай готов?
— Какой чай? — спросила женщина.
— Я чай просил. Мне на работу через десять минут. Два раза просил.
— Да, конечно. Сейчас. — Марина поспешно встала, направилась к плите, но тут увидела, что чайник уже пыхтит на огне, и остановилась, тяжело и озадаченно моргая. Затем она кивнула, словно соглашаясь с чем-то, и полезла в шкафчик.
— Ты тоже будешь? — спросил предполагаемый муж.
— Что буду? — раздалось из глубины шкафчика.
— Чай. Завтракать. Будешь?
— Буду. Потом. Тебя накормлю, на работу отправлю и позавтракаю.
— Смотри у меня. А то исхудала вон, подержаться не за что, — если это была шутка, то очень неудачная.
Но Марина внимания не обратила — вылезла из шкафчика, села за стол и даже улыбнулась мужу. От этой улыбки Серафиму передернуло.
— Ешь, дорогой, — сказала женщина ласково. В её интонациях сквозила такая ненависть, что Сима не удивилась бы, если бы она угостила муженька ядом вместо домашнего печенья.
— Хозяюшка моя, — похвалил Михей как-то не особенно уверенно. Отхлебнул чая, от души при этом похлюпав, счавкал печенье и поднялся, отряхивая с себя крошки.
— Вкусно как, — прокряхтел он довольно. — Рано не жди, у нас на работе завал. Все словно взбесились — резину им меняй в срочном порядке. Запись на три дня вперед. Так что до звонка пахать буду.
Уже стоя в дверях, он добавил невнятно:
— Ты… это… звони, если новости будут.
Две секунды после того, как шваркнула, захлопываясь, входная дверь, в квартире стояла гробовая тишина. Серафима смотрела на Марину. Марина смотрела в никуда. Две секунды смотрела, а потом взяла чашку с недопитым чаем и швырнула об пол. За ней последовал заварочный чайник — во все стороны брызнули мокрые чайные листы и неровные осколки фарфора. Сахарницу постигла та же учесть. И самое страшное, что все это делалось молча, сосредоточенно, без каких-либо эмоций на лице.
Сима едва успела отпрыгнуть в сторону — мимо нее просвистел горячий еще чайник. Хорошо, что крышка не отскочила, а то кипятком бы ошпарило. Заклинание заклинанием, а физических контактов подобного рода лучше избегать.
В итоге Сима почла за лучшее ретироваться. Во-первых, ее могло задеть, и тогда присутствие в квартире скрыть бы не удалось; во-вторых, что более важно, ей было тяжело смотреть на чужое горе. Неизбывное, черное, страшное. И понимать, что эта трагедия — не более, чем статистическая единица в чьем-то отчете.
Хотя почему — в чьем-то?
На цыпочках выйдя в прихожую, Сима быстро прошерстила одежду на вешалке, выбрала легкую курточку веселой расцветки и вышла через дверь, потому что возиться с кулоном у неё не было никакого желания. Долго, да и бессмысленно.
Её хотелось есть и в туалет. А ещё до чертиков хотелось кофе с молоком — пополам на пополам. Она не опасалась, что Марина услышит щелчок замка или хлопок двери: бедная женщина и взрыва рядом не заметит, так погружена в своё горе; так ушла в себя, пытаясь хоть как-то жить дальше.
Кто-то скажет — она опустила руки, когда необходимо собраться! Надо продолжать бороться, нельзя сдаваться! Есть много возможностей, надо попробовать, что-нибудь да выгорит! Возможно. И весьма вероятно, но… характер не тот. Жизнь — не та.
Не было в Марине бойцовской жилки; не было умения бороться и противостоять; не было спасительной настойчивости. И опоры у неё не было — той самой, незыблемой, нерушимой, за которую можно цепляться, как за спасательный круг, или опираться, чтобы взобраться вверх.
Она привыкла верить в худшее, и очень часто ее ожидания оправдывались. И не было рядом никого, кто подбодрил бы её. Муж — вечно занят, да и вообще — ни рыба, ни мясо. Его больше дружеские посиделки с пивом и раками интересовали, да внутренности автомобильные. Во всем остальном он ничего не смыслил и даже разбираться не хотел.
Вот так и получилось, что сидела Марина на кухне, рвала себе душу и ждала, ждала, ждала…
Глава 11. Спасатели и няньки
Сима вышла на улицу и по-птичьи завертела головой в разные стороны, пытаясь определиться с направлением движения. Сообразив, что к чему, она двинулась по тротуару направо, старательно обходя встречных прохожих, которых в этот ранний час оказалось очень мало.
Куртка, даром что детская и размера, соответственно, небольшого, сильно мешалась. Сима пыталась ее пристроить так и эдак, но выходило плохо. Посетовав на собственную недальновидность — хотя собираясь к Таратайкиным, она никак не предполагала, что домой возвращаться придется пешком — она, в конце концов, повесила курточку на локоть.
Ей пришло в голову, что неплохо бы счастья попытать с амулетом, вдруг получится. Она сняла кулон с шеи и пристально рассмотрела, но никакой подсказки не обнаружила. Тогда она понажимала везде, где могла, потерла, подула, разве что не поплевала и наконец произнесла единственное показавшееся ей более-менее подходящим заклинание — оно обычно замки открывало, но чем черт не шутит. Увы, оно не сработало. Кулон не оживал. Сима постучала им об стену дома — больше с досады, чем надеясь на результат, поболтала на цепочке как маятник, и на это ее фантазия иссякла. Досадливо сморщившись, она вновь повесила кулон на шею и пошла дальше.
Она прошла буквально пару метров, когда краем глаза приметила знакомую майку. Осень и майки — понятия не слишком дружные, поэтому опознать владельца майки не составило труда — Михей Таратайкин. Он стоял на противоположной стороне улицы и с кем-то разговаривал. Серафима прошла бы мимо, если бы в последний момент не потрудилась присмотреться к собеседнику Михея. Узнав его, она даже рот открыла от удивления. Хотя это только ей было чему удивляться. Непосвященный ничего необычного не заметил бы. Подумаешь, беседует несчастный отец похищенного ребёнка со следователем, который ведет дело. Мало ли какие у последнего уточнения и вопросы возникли в ходе расследования.
Но Сима сразу заподозрила худшее. Почему Михей и словом не обмолвился жене, что собирается встречаться с Голубевым? Не хотел тревожить? Не хотел напрасные надежды давать? Или не хотел собственные преступные замыслы ставить под угрозу?
Почему они встречаются здесь, на улице, а не в участке? Почему в такое странное время? Шесть утра, согласитесь, не самые популярное время для разговоров.
Недолго думая, Серафима решила подкрасться поближе, благо заклинаний на ней было понавешано — хотя вплотную становись и чечётку бей, никто не заметит. Если, конечно, случайно не заденет.
— …нельзя. Она даже готовить нормально перестала. А я есть хочу. Слушай, давай процесс ускорим. Можно?
— Рехнулся? — зло зашипел Голубев, нависая над Михеем. — Ты зачем меня позвал — лясы точить?
— Поговорить хотел без свидетелей.
— На улице? Без свидетелей?
— Без наших. Просто моя… с катушек слетает. Надо парня возвращаться. А то больно котлеток паровых хочется.
— Вернем, когда все закончится.
— А долго еще?
— Да что ты ноешь, как баба! Долго, недолго! Котлетки ему подавай. Слушать противно. Не нравится — никто не держит, вали на все четыре стороны.
— Нет уж. Я тоже всего хочу.
— Тогда заткнись. Просто заткнись и дай тем, кто в этом разбирается, сделать свою работу. Переживет твоя, никуда не денется. Пошли, что ли, опаздываем уже. Нам ребят менять.
Сказать, что Симе хотелось придушить обоих — это ничего не сказать. Она пылала злостью, бешенством и вполне объяснимой жаждой мести. Теперь свернуть её с пути не смог бы и трактор. Она видела перед собой очередную возможность спасти всех, кто в спасении нуждается, и при этом вписать свое имя в историю.
Короче говоря, она последовала за двумя заговорщиками. Наверное, лучше было бы известить Яра и Славия, но телефон она не захватила. И обида на них за самоуправство до сих пор была сильна.