Стася закрыла глаза.
А когда открыла, то Кольки уже не было, Бес же сидел на траве и облизывал растопыренную лапу с видом преспокойным, будто бы ничего и не случилось.
— Спасибо, — только и смогла произнести Стася. Она села на порог, понимая, что не способна сделать ни шагу, что ее трясет и что плакать хочется.
И что она плачет.
И сидела она так долго, и очнулась, когда поняла, что слезы слизывают. В фиолетовых глазах Фиалки померещилось сочувствие.
— Не все люди такие, — поспешила уверить Стася. — Я вам хороших хозяев найду.
— Мрра, — подтвердил Бес, который до подобных нежностей не опустился, но держался рядом, правда, и за котятами приглядывать успевал. — Умр.
Полный умр.
Кто ж мог знать, что Колька вернется?
Ночью.
Что будет он пьян, во всяком случае, Стасе хотелось верить, что трезвым он на такое не решился бы. Что подопрет он дверь снаружи, а на стены плеснет керосином или еще чем, потому как дом полыхнет сразу и…
…это будет потом. А тогда Стася сама себе поверила, что справится. Если не одна, то с Бесом.
Лилечка тихонько вздохнула и, подобрав юбки, на цыпочках подошла к двери. Конечно, она знала, что подслушивать нехорошо, особенно юным барышням благородного происхождения, но устоять перед искушением не смогла.
Все равно ведь о ней говорить станут.
Точно о ней.
Она огляделась, убеждаясь, что коридор пуст. Гувернантку отослали еще в столице, и в Канопень — до чего же чудное название — Лилечка ехала лишь в сопровождении матушки, матушкиной камеристки, нянюшки и двух горничных, которые совершенно не имели представления о том, как должна себя вести юная барышня, а потому замечаниями не докучали.
Здесь же, в доме, который, пусть и привели в порядок, ожидая хозяев, все одно всё было не так и требовало матушкиного пригляду, а потому про гувернантку и не вспомнили, предоставив Лилечку заботам Акулины. А та вполне искренне полагала, что главное в ребенке — чтобы он был накормлен и погулян.
Ела Лилечка плохо, хотя и старалась не огорчать нянюшку, но еда в нее не лезла, несмотря на искреннее желание угодить. С прогулками тоже не задалось — уставала она, пусть и не так сильно, как в столице, видать, помог свежий воздух, но все-таки изрядно. И сил ее хватало лишь на то, чтобы в сад выйти и на лавочке посидеть.
Но, может, господин Дурбин, которого батюшка нанял в сопровождение и личные врачи, ибо, может, свежего воздуху в Канопене и хватает, а вот хороших целителей совсем даже наоборот, что-то да сделает? Не даром же он все утро с Лилечкою провел, щупая и поворачивая, заставляя то садиться, то руки поднимать.
И в рот лез.
И в глаза.
И заставил с полчаса стоять, держа в руках серебряное блюдце. Сперва даже интересно было, Лилечка в блюдце гляделась, думая, что, если б еще к нему яблочко наливное дали, глядишь, и вправду покатилось бы. Блюдце было красивым.
Но тяжелым.
И с чудесами не спешило, но Лилечка старалась.
— …к моему огромному сожалению, вынужден констатировать, что энергетические каналы по-прежнему нестабильны. Улучшения есть, все-таки местный фон куда спокойнее, однако они не столь велики, — голос у господина Дурбина был громким, раскатистым, и в библиотеке ему явно было тесно. Вот он и вырывался за дверь. — Амулеты, конечно, сдерживают регресс, но… боюсь, единственное, на что они способны — замедлить падение.
— Боги, — всхлипнула матушка, и голос ее тонкий растаял в коридоре. — И… что будет потом?
— Анна!
— Я должна знать! Я… я имею право!
— Можно обратиться к ведьмам, — заметил господин Дурбин.
— Пытались, — батюшка говорил печально. Он всегда-то, сколько себя Лилечка помнила, был печален, и от этой вот печали его ей самой становилось грустно. И она, забывая про правила поведения юных барышень, подходила к батюшке, обнимала его и прижималась крепко-крепко, надеясь, что хоть так утешит.
А он еще больше печалился.
— Они сказали, что уровень дара не так и велик, и что… поздно уже, что… следовало раньше, — а вот матушка всегда менялась, она то начинала веселиться, но как-то так, неправильно, то вдруг плакала, и тогда Лилечка чувствовала себя виноватою.
— Это да… чем шире каналы, тем выше вероятность внешней стабилизации. К сожалению, в вашем случае болезнь заметили не сразу, — в голосе господина Дурбина прорезались рычащие нотки, будто он на кого-то злился.
Уж не на Лилечку ли?
— И… сколько нам осталось?
— Полгода… год… полтора от силы, если вовремя менять амулеты. Но… она ничего не почувствует.
И Лилечка вдруг поняла, что говорят о ней.