– Ну-ка поищем!.. – вскричал Лусто. – Следующей нечетной страницы здесь нет. – Рассеять наше недоумение может только страница двести двенадцатая.
212
ОЛИМПИЯ,
– Что, если б ключ потерялся!
– Он бы умер…
– Умер! Вы должны были бы снизойти к последней просьбе, с которой он обратился к вам, и дать ему свободу при условии, что…
– Вы его не знаете…
– Однако…
– Молчи. Я взяла тебя в любовники, а не в духовники…
Адольф умолк.
– Дальше изображен амур на скачущей козочке – виньетка, рисованная Норманом40, гравированная Дюпла…41 О! Вот и имена, – сказал Лусто.
– А что же дальше? – спросили те слушатели, которые понимали.
– Да ведь глава кончена, – ответил Лусто. – Наличие виньетки полностью меняет мое мнение об авторе. Чтобы во времена Империи добиться гравированной на дереве виньетки, автор должен был быть государственным советником или госпожой Бартелем-Адо, покойным Дефоржем или Севреном.
– «Адольф умолк»… Ага! – сказал Бьяншон. – Значит, герцогине меньше тридцати лет.
– Если это все, придумайте конец! – сказала г-жа де ла Бодрэ.
– Увы, на этом листе оттиск сделан только с одной стороны, – сказал Лусто. – На обороте «верстки», как говорят типографы, или, чтобы вам было понятнее, на обратной стороне листа, где должно было быть оттиснуто продолжение, оказалось несчетное множество разных отпечатков, поэтому он и принадлежит к разряду так называемых «бракованных листов». Так как было бы ужасно долго объяснять вам, в чем заключается непригодность «бракованного листа», проще будет, если я вам скажу, что он так же мало может сохранить на себе след первоначальных двенадцати страниц, тиснутых на нем печатником, как вы не могли бы сохранить и малейшего воспоминания о первом палочном ударе, если бы какой-нибудь паша приговорил вас к ста пятидесяти таких ударов по пяткам.
– У меня прямо в голове мешается, – сказала г-жа Попино-Шандье г-ну Гравье. – Ума не приложу, какой-такой государственный советник, кардинал, ключ и эти отти…
– У вас нет ключа к этой шутке, – сказал г-н Гравье, – но не огорчайтесь, сударыня, у меня его тоже нет.
– Да ведь вот еще лист, – сказал Бьяншон, взглянув на стол, где лежали корректуры.
– Превосходно, – ответил Лусто, – к тому же он цел и исправен! На нем пометка: «IV; 2-е издание». Милостивые государыни, римская цифра IV означает четвертый том; j, десятая буква алфавита, – десятый лист. Таким образом, если только это не хитрость издателя, я считаю доказанным, что роман «Римская месть» в четырех томах, в двенадцатую долю листа, имел успех, раз выдержал два издания. Почитаем же и разгадаем эту загадку:
ИЛИ РИМСКАЯ МЕСТЬ.
217
коридор; но, чувствуя, что его настигают люди герцогини, Ринальдо
– Вот так раз!
– О, – воскликнула г-жа де ла Бодрэ, – между тем обрывком и этой страницей произошли немаловажные события!
– Сударыня, скажите лучше – этим драгоценным «чистым листом». Однако к четвертому ли тому относится оттиск, где герцогиня забыла в роще свои перчатки? Ну бог с ним! Продолжаем!
нашел самым надежным убежищем немедленно спуститься в подземелье, где должны были находиться сокровища дома Браччиано. Легкий, как Камилла латинского поэта,42 он бросился к таинственному входу бань Веспасиана. Уже факелы преследователей освещали за ним стены, когда ловкий Ринальдо благодаря зоркости, которой одарила его природа, обнаружил потайную дверь и быстро скрылся. Ужасная мысль, как молния, когда она рассекает тучи, пронзила душу Ринальдо. Он сам заключил себя в темницу!.. С лихорадочной
– Ах! Этот чистый лист оказывается продолжением обрывка оттиска! Последняя страница обрывка была двести двенадцатая, у нас тут двести семнадцатая! И, право, если тот Ринальдо, который в оттиске крадет у герцогини Олимпии ключ от сокровищ, подменив его более или менее схожим, в этом чистом листе уже попадает во дворец герцогов Браччиано, то роман, по-моему, подходит к какой-то развязке. Я хотел бы, чтоб и вам все стало так же ясно, как мне… На мой взгляд, праздник кончен, оба любовника вернулись во дворец Браччиано, ночь, первый час утра. Ринальдо славное готовит дельце!
– А Адольф? – спросил председатель суда Буаруж, за которым водилась слава любителя вольностей.
– Стиль-то каков! – сказал Бьяншон. – Ринальдо, который нашел убежищем спуститься!..
– Конечно, роман этот напечатан не у Марадана, не у Трейтеля и Вурца и не у Догеро, – сказал Лусто, – у них на жалованье были правщики, просматривавшие корректурные листы, – роскошь, которую должны были бы себе позволить нынешние издатели: нашим авторам это пошло бы на пользу… Должно быть, его написал какой-нибудь торгаш с набережной…
– С какой набережной? – обратилась одна дама к своей соседке. – Ведь говорилось про бани…
– Продолжайте, – сказала г-жа де ла Бодрэ.
– Во всяком случае, автор – не государственный советник, – заметил Бьяншон.
– А может быть, это написано госпожой Адо? – сказал Лусто.
– При чем еще тут госпожа Адо, наша дама-благотворительница? – спросила жена председателя суда у сына.
– Эта госпожа Адо, любезный друг, – отвечала ей хозяйка дома, – была женщина-писательница, жившая во времена Консульства…
– Как? Разве женщины писали при императоре? – спросила г-жа Попино-Шандье.
– А госпожа де Жанлис43, а госпожа де Сталь? – ответил прокурор, обидевшись за Дину.
– О!
– Продолжайте, пожалуйста, – обратилась г-жа де ла Бодрэ к Лусто.
Лусто вновь начал чтение, объявив: «Страница двести восемнадцатая!»
218
ОЛИМПИЯ,
поспешностью он ощупал стену и испустил крик отчаяния, когда поиски следов секретной пружины оказались тщетны. Не признать ужасной истины было невозможно. Дверь, искусно устроенная, чтобы служить мести герцогини, не открывалась внутрь. Ринальдо к разным местам приникал щекой и нигде не почувствовал тяги теплого воздуха из галереи. Он надеялся наткнуться на щель, которая указала бы, где кончается стена, но – ничего, ничего! Стена казалась высеченной из цельной глыбы мрамора… Тогда у него вырвался глухой вой гиены…
– Скажите, пожалуйста! А мы-то воображали, будто сами только что выдумали крики гиены! – заметил Лусто. – Оказывается, при Империи литература о них уже знала и даже выводила на сцену, проявляя некоторое знакомство с естественной историей, что доказывается словом «глухой».
– Не отвлекайтесь, сударь, – сказала г-жа де ла Бодрэ.
– Ага, попались! – воскликнул Бьяншон. – Интерес, это исчадие романтизма, и вас схватил за шиворот, как давеча меня.
– Читайте же! – воскликнул прокурор. – Я понимаю!
– Какой фат! – шепнул председатель суда на ухо своему соседу, супрефекту.
– Он хочет подольститься к госпоже де ла Бодрэ, – отвечал новый супрефект.
– Итак, я продолжаю, – торжественно провозгласил Лусто.
Все в глубоком молчании стали слушать журналиста.
ИЛИ РИМСКАЯ МЕСТЬ.
219
Отдаленный стон ответил на вопль Ринальдо; но, в своем смятении, он принял его за эхо, – так слаб и беззвучен был этот стон! Он не мог исходить из человеческой груди…
– Santa Maria!44 – проговорил неизвестный. «Если я двинусь с этого места, то больше мне его не найти! – подумал Ринальдо, когда к нему вернулось его обычное хладнокровие. – Постучать? Но тогда узнают, что я здесь. Как быть?»
– Кто тут? – спросил голос.
– Эге! – сказал разбойник. – Уж не жабы ли здесь разговаривают?
– Я – герцог Браччиано! Кто бы
220
ОЛИМПИЯ,
Вы ни были, если только вы не из людей герцогини, именем всех святых умоляю, подойдите ко мне…
– Для этого нужно знать, где ты находишься, светлейший герцог, – ответил Ринальдо с дерзостью человека, который понял, что в нем нуждаются.
– Я вижу тебя, друг мой, потому что мои глаза привыкли к темноте. Послушай, иди прямо… Так… Поверни налево… Иди… Здесь!.. Вот мы и встретились.
Ринальдо, из предосторожности протянувший руки вперед, наткнулся на железные прутья.