Я сделал знак метрдотелю. Он подходил со счетом на тарелке, улыбающийся и толстый. Щедро получив на чай, он поклонился.
— Господин барон оставляют за собою столик на завтра?
Я сделал отрицательный знак и вышел.
Погода была хорошая. Туман рассеялся. Луна сияла на небе. Высокие фонари бросали розовый свет. Часы мои показывали десять. Я позвал извозчика. Момент моего отъезда приближался. Множество образов теснилось в моей памяти. Прежние отъезды, зимою на Ривьеру, летом на нормандские пляжи, осенние и весенние отъезды в Италию или Испанию. Всплывали все новые и новые воспоминания. Я снова видел деревни, города, живописные пейзажи, лица. Радостное оживление отъездов, торопливость возвращений, я не буду испытывать вас больше! Ах, с каким удовольствием вдыхаешь воздух Парижа после этих отлучек, как приятно звучат шаги на его тротуарах! А возвращение в свой дом, куча ожидающих вас писем, знакомая комната и постель, возобновление старых привычек, первый обмен рукопожатиями! О, прежние отъезды, прежние возвращения, значит, кончено с вами! Этот вечер был моим последним парижским вечером. Вокзал, к которому я направлялся, завладеет мною и не позволит мне убежать, поезд, в который я сяду, унесет меня навсегда. Целая половина моей жизни безвозвратно уходила в прошлое. Я никогда не увижу больше этого дома, этого фонаря, этого прохожего, спину этого кучера, никогда не увижу учтивого лица г-на Жюля Прелара, которого я узнавал подле моих чемоданов, в сутолоке большого зала, где он пунктуально поджидал меня. Вдруг мною овладело тяжелое уныние. Ах, почему нож бродяги или сумасшедшего не вонзился в мое тело? Почему вместо того, чтобы располагаться в этом купе, отдававшем копотью и пылью, я не лежал на уединенной дорожке Булонского леса окровавленный, недвижный, на берегу маленького тихого озера, в кротком сиянии луны?
Я был один. При отходе поезда несколько пассажиров хотели было расположиться подле меня, но потом все они меняли свое решение. Один из них, толстяк, положивший было свой багаж в сетку, через минуту возвратился за ним и перенес в другое место. Таким образом, все купе было в моем распоряжении. Я мог растянуться в нем, как мне хотелось, разложить иначе подушки, завесить лампу или оставить ее открытой, читать, спать, вести себя по собственному усмотрению. Мне не с кем было заговорить, и никто не мог заговорить со мною. Ничто не развлекало моих мыслей, и в моем распоряжении был десяток часов, чтобы продумать их все до конца. Не предвиделось никакой помехи. Мне не нужно было даже менять поезда в Валлене, как это приходилось делать раньше при поездках в П., куда я прибуду ровно в восемь часов утра.
Иначе было во время поездок, которые я совершал в детстве. Тогда нужно было останавливаться ночью в Валлене и ожидать там в течение трех часов поезда в П. Эти часы я проводил, блуждая по почти пустому вокзалу или забившись на диван в зале ожиданий. Матовые шары газовых фонарей освещали кресла и диван, обитые зеленоватым бархатом. У буфета заспанный официант наливал в чашки кофе, аромат которого был положительно усыпляющим. Иногда по платформе проходил железнодорожник, таща тележку или покачивая фонарем. Все чувствовали усталость и сонливость. У крана мыли мне лицо и запачканные в уголь руки. Отец бранил плохое согласование поездов и проклинал Компанию. Мать молчала, улыбаясь под тюлевой вуалью с мушками, и подзывала меня, когда я слишком долго засиживался на весах для взвешивания багажа. Часы проходили. Потом воздух начинал свежеть. Предметы, погруженные в белесоватую мглу, становились более отчетливыми. Вдруг хриплый свисток извещал, что к поезду в П. прицеплен старый паровоз, только что напившийся из приставленного к нему хобота водокачки.
Мною было совершено, вероятно, пять или шесть таких поездок в возрасте от семи до четырнадцати лет. После этого они прекратились. Какая-то ссора разлучила отца с его сестрой, г-жой де Шальтрэ. Я никогда не узнал истинных причин этой ссоры, но она была продолжительною, и все отношения между тетушкой Шальтрэ и нами были прерваны. Начиная с этого момента, мы никогда больше не ездили в П. Так что мои воспоминания о П. относятся к периоду между моими семью и четырнадцатью годами. Они должны бы, следовательно, быть достаточно отчетливыми, и я должен бы уметь распределять их между своими различными поездками в П., но этого не было. Они смешивались и перепутывались в одну общую массу. Это объясняется, конечно, тем, что все мои пребывания в П. были до такой степени похожи друг на друга, что в результате получилось впечатление одной поездки. В самом деле, жизнь ребенка в маленьком провинциальном городке исполнена большого однообразия. Все ее маленькие события перечислить недолго. Главное, что меня больше всего поражало с самого приезда, были необычные часы принятия пищи. Завтракали в десять часов утра, обедали в половине шестого. Это провинциальное расписание вызывало протесты у моего отца, но тетушка Шальтрэ твердо держалась его. Что касается меня, то такое распределение дня больше всего связывается в моем воспоминании с тем обстоятельством, что оно совпадало со временем моих вакаций, следовательно, с самым приятным для моей лени временем. Я проводил день как мне хотелось и целиком заполнял играми, свойственными моему возрасту. Театром этих игр чаще всего бывал двор и сад, отделенные от дома бульваром и ярмарочною площадью. Игры в саду заключались в бесконечном блуждании по нему, в маневрировании насосом, в наполнении бассейна, во вскармливании головастиков, подкарауливают ящериц, в лазании по большому ореховому дереву, в поедании фруктов, в возне в маленьком сарайчике, где держали семена и садовые орудия, во вскарабкивании на забор, чтобы усаживаться на нем верхом. Во дворе забавы мои были более покойными: долгая возня с заступом и лопаткою и длинные разговоры с кухаркою Мариэтою…
Кроме игр были прогулки. Они ограничивались небольшим числом. Их цели и продолжительность оставались почти неизменными: пройти по большой платановой аллее и продолжавшей ее дороге до часовни Св. Агаты, куда я на минуту заходил перед тем, как пуститься в обратный путь; следование вдоль канала до определенного моста; дойти до прудов Витри или до леса Вюнэ; сделать тур по городу, чтобы дойти до вокзала. Бывали и более далекие прогулки на две фермы Витрери и Мотэн, принадлежавшие тетушке Шальтрэ, и, кроме того, просто блужданье по бедным улицам П. с остановкою у кондитера и у пирожника. Нужно было также делать визиты. В П., как с гордостью говорила моя тетушка, было «недурное общество», и это обстоятельство обязывало к «обходу» его после приезда и перед отъездом.
В некоторых домах я встречал детей моего возраста. Все это однообразно повторялось в каждый приезд. От этих пребываний в П. довольно хорошо запечатлелись в моей памяти места, но лица почти изгладились из нее, удержалось только несколько имен. Как могли выглядеть господин X., госпожа З., дети Т., дети Л.? Тем не менее я очень хорошо помню, что одни из этих людей нравились мне, тогда как другие были мне антипатичны, но эти симпатия и антипатия связывались с совершенно позабытыми фактами и впечатлениями.