А домой вернулась — встречал весь колхоз. Немудрено заболеть от такой радости, переживания.
— Погляди-ко, ведь полетел! Полетел наш голубок. Видно, есть еще там силенка... Поди, и мы поживем...
— Поживете, конечно... — и еще что-то говорю хорошее, утешительное, потому что жалею Евдокию Емельяновну. Жалею давно. Я знаю, что она плохо видит. Случилось это еще в самой далекой молодости. С тех пор бережет глаза. Далеко не ездит, не поднимает тяжелое. Вот и сидит под окошком смирная, всем привычная. Очки на веревочке, чтоб не потерять, не забыть. Если кто остановится у окна, заговорит с ней, она взглянет на того благодарно, по-детски, но ничего не ответит. Год назад почти совсем потеряла слух. Я сам стараюсь говорить с ней очень громким напористым голосом, иначе не поймет и расстроится. Но сегодня — спокойное настроение. А когда хорошо ей — вспоминается прошлое. У старости одно: или наказы, советы, или воспоминания. Вот и сейчас заходит издалека.
— Я не близко родилась, в Кустанайской области, в Прорыв нас голодный год загнал.
Я наливаю чаю покрепче, поудобней усаживаюсь, слушать — так слушать. Ей нравится это приготовление — посветлели глаза.
— Ну вот, едем на коровушке, едем. Со мной две дочери — Нина да Шура, маленьки, а кормить-то их чем, нечем просто. Вот доехали до Прорыва, смотрим — рожь большая, высокая. Возле хлеба и спешились, думаем, место хлебное — не замрем. И не замерли. Правда, сперва без квартиры лето в амбаре пожили, а под осень — нехорошо. Пришел холод, мороз. А в декабре, решаю, нас совсем покроет снежком. Решаю, да не сдаюся. Я в школу пошла сторожихой. При школе и ожили. А колхоз начался — в колхоз зашли, дочерям приговариваю — за колхоз держитеся, из-за него и спасемся, а что бедно сегодня — то временно. Завтра будет богато. А девчонки мои всегда слушались. Каки годы были, тяжелы годы, а чтобы чужо взять или в колхозе без спроса — нет, нет и нет. И к земле приучила. Нам нельзя без земли... Кто сказал, что земля — работа? А дети — разве работа? Эх, дети, дети... Я ведь тогда посоветовала Нине принять сироток. Будут дети, говорю, будет покой. А где покой — там и жизнь.
— Да какой покой? Девять их... — смотрю на нее удивленно. Она про очки забыла. Они скатились вниз, куда-то под шею, болтаются на веревочке. Смешно, грустно и жаль ее. Да что жалеть старость, она нас мудрей. И опять ловлю свою мысль, продолжаю:
— Девять их! Одного кто возьмет, мы и то!..
— Что и то? Хвалите да в газетах пишите... — она сердится, раскрылись глаза.
— А за что? За то, что сердце имеет. Нынче без сердца-то реденький. Вон Нина моя — мать по судьбе...
И в эти минуты да и много спустя Евдокия Емельяновна не обмолвится словом, что дочь ее награждена многими наградами и Почетными грамотами, что среди них есть грамоты Президиума ВЦСПС и обкома партии и почетный знак «Герой жатвы». Все это знает, конечно, мать, но только обходит словами. А почему? Наверно, по старой крестьянской привычке смотреть на труд, как на простую обязанность, которая дана нам на радость.
— Нынче легко работать. Какая техника и внимание. Вот раньше...
— А как раньше?
— Без колхоза-то было голодно. Да мы же беженцы, я рассказывала... В перву зиму бычка закололи — свое мясо, похлебка. Бычка вели за телегой, когда искали доброй земли. А теперь лучше нету Прорыва, нет и нет!
— Привыкли?
— Будто тут и родилась.
— А что с вашей деревней?
— С Филинкой-то? Возле Кустаная стояла, а теперь не стоит. Год назад туда ездили — так все земли распаханы. И растет там пшеничка. Хорошо. От пшенички тоже дух человеческий. Думаю, что и душа у ней есть, дыхание.
— У пшеницы-то?
— У нее, у нее! Вон дочь моя Нина, комбайнерка дорогая наша, тоже вам подтвердит. Я, говорит, слышу, как она дышит, как сердится...
Значит, душа, значит, дыхание!.. Не с этого ли дыхания и поднялись те силы, что несут большую реку к океану. Не с этого ли?! И опять смотрю, вглядываюсь в лицо старой женщины, хочу ответить на свой вопрос. Да разве легко...
На улице тишина. Теплый воздух забредает к нам в комнату. Вот в июле будет жара пострашней. И дышать станет нечем. Даже скот зайдет в воду, и хоть зови теперь, хоть кнутом бей, надсажайся, все равно из воды не выманишь. Может и хлеба попортить этот тяжелый зной. А теперь июнь месяц и очень-очень нужно тепло. Недавно прошли дожди, поля ожили, и сейчас, не будь тепла, надо бы его все равно выдумать, за любые деньги купить, заказать... А мы устали сидеть. Уже второй самовар распечатали, и давно убежали соседи в колхозную мастерскую за Ананием Николаевичем, а его нет и нет. Но хозяйка не дает поскучать.