Олег ЛУКЬЯНЧЕНКО
ПРОВИНЦИЗДАТ
История одного сюжета
Роман
– Но ведь надо же что-нибудь описывать? – говорил Воланд, – если вы исчерпали этого прокуратора, ну, начните изображать хотя бы этого Алоизия.
Михаил Булгаков. Мастер и Маргарита
…Этак следующим этапом почему бы не быть роману из жизни областного отделения Союза писателей?
Александр Твардовский. Письмо В. Овечкину от 19 мая 1961 года
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
Глава первая. Истоки
1
Когда Андрей с невольным «Ах!..» нежданного открытия вдруг моментально и чётко осознал, что всё происходящее с ним в последние месяцы, всё горькое и тяжкое, чаще и чаще сдавливающее тисками сердце в предчувствии неизбежного поражения и бесполезности борьбы, – всё это не что иное как готовый и захватывающий сюжет, в котором незачем менять или придумывать ни одного штриха, ни одной детали, ни одного эпизода, – когда эта спасительная мысль его… ну да, слово самое подходящее здесь – осенила, он понял: чем бы ни кончилось, победит он или проиграет, – при любом исходе главный приз – сюжет – останется с ним, и значит – хотя бы ради этого – нельзя сдаваться, отступать, сходить с дистанции… Впрочем, о том, что он всё равно не сдастся, Андрей знал и раньше…
А тогда он сразу же по привычке стал прокручивать в голове, как материал уляжется на бумагу, и задумался, прикидывая, откуда идут истоки сюжета, и улыбнулся, сообразив, что один из них мог бы дать начало сугубо романической линии и это без особых забот позволило бы заинтриговать будущего читателя, потому что – никуда не денешься, было, есть и останется: стоит только взять два безликих местоимения – он и она, – завязать между ними отношения, и обрадованный читатель благодарно увлечётся, какую бы бредятину ему ни подсунули. Андрей представил было, какие реалии можно бы расположить у основания этой линии, но тут же одёрнул себя. Зачем, подумал он, скользить по накатанной дорожке – ведь в самом сюжете ни убавить, ни прибавить, как сказано у поэта, так стоит ли разжижать его сладкой водичкой литературщины, пусть и приятной на вкус, и неплохо (если постараться) приготовленной, так что доверчивый чтиволюб даже не заподозрит, как это всё незамысловато сочинено… Нет, пусть всё остаётся так, как было в жизни, а там романические отношения между Андреем и Наташей не сложились. И всё же, как ни крути, именно с Наташей связан самый, пожалуй, ранний, поверхностный исток сюжета, поэтому без нескольких слов о ней никак не обойтись.
Знакомы они были ещё по школе. Он учился в десятом, она в седьмом… Турпоходы, слёты, соревнования, «дым костра создаёт уют», «бродят в ребячьих душах бетховенские сонаты», песни из «Вертикали»… Время вихрилось праздничное, поисковое, романтическое – излёт шестидесятых: уже скомандовано с мостика в машину «малый назад», но так, с ходу, не пригасить волну, и, падая, несёт она в себе наивысшую мощь – а тем, кто в ней, откуда догадываться о близящейся штилевой завесе, если их паруса ещё не знали безветрия, если они едва не с младенчества привыкли видеть мир во всех цветах спектра, называть белое – белым, а чёрное – чёрным, смеяться над напыщенным и нелепым, соглашаться или спорить не для комфорта и выгоды, а ради истины, не бояться быть самими собой, а маски надевать лишь на весёлом карнавале… Дышать полной грудью и мечтать о высоком своём предназначении – не потому, что светлое будущее официально декретировано к зрелости, а потому, что только ради высокого и стоит жить…
Итак, Андрей в десятом, Наташа в седьмом – разница в возрасте по тем временам громадная: он старшеклассник, она «детский сад» ещё – на фотографиях из альбома-отчёта о первом совместном походе (составленного Андреем с закадычным школьным приятелем Димочкой, где так вкусно схвачена эйфорически-вольная атмосфера июня 65-го, радостная оторванность от школьного унынья, звериное родство с природой, восторженно-смешливое мироощущенье… но стоп-стоп, как любит говорить друг-критик, – «к чёрту подробности»: они пока, увы, за пределами сюжета) мелькает её смышлёная и наивная детская мордашка, то сосредоточенно склонённая над компасом в руках физкультурника (вежливей, конечно, называть его преподавателем физкультуры – Максович всегда обижался, если это пожелание не выполнялось), то робко выглядывающая утром из палатки, то не отрывающая округлённых глаз от огромного леща, всунутого чуть ли не в самый объектив изловившим его Мишей Амасяном, самым знаменитым толстяком и пианистом школы; на этом же снимке – с лещом поменьше и, очевидно, из предшествующего поколения, поскольку он, хорошо провяленный, уже наполовину обглодан, – спиной к фотографу сидит Андрей в ковбойке и в девчачьей соломенной шляпке, и поза эта, выражающая, вероятно, спокойное равнодушие к магической увековечивающей силе фотоплёнки, а может быть, просто увлечённость игрой вкусовых сосочков, к облегчению автора, не даёт ему повода уже в этом месте портретировать героя.