Андрей следил за происходящим с каким-то отупением и, перебирая в уме доводы против творящейся нелепости, с равнодушным отчаянием осознавал, что все они окажутся бессильными перед безликой формулой: это решение апкома… Выпрыгнула и такая мысль: а что – ну и пусть, все-таки там мужики, ребята неплохие, хоть от этого бабья избавлюсь. Подумаешь, свиноводы – писал же он о доярках… Но, не успев обдумать ее, Андрей, неожиданно для себя, а для остальных, наверно, и подавно, неспешно поднялся с места и отмашкой руки остановил что-то все еще лепечущего Тих-Тиха:
– Погодите, Тихон Тихоныч, раз уж тут так, за здорово живешь, без меня меня женили, я сам скажу несколько слов по этому поводу. – Кажется, голос его вовсе не дрожал и не пресекался от волнения, похоже, он даже и вовсе не волновался: ведь он считал, что изменить его слова не смогут ничего – что ж переживать-то зря. Но молча проглотить подсунутую ему тухлятину было все же выше его сил. – Так вот. Подоплека этого фокуса всем присутствующим ясна, и нечего из нас дураков здесь делать (Андрей не старался выбирать выражения). А особенно не стоит вешать лапшу на уши насчет перестройки…
– Нет, вы слышите, как он разговаривает! – проныла, всплеснув руками, Лошакова. – Это с вами, Аристарх Елпидифорович… А что нам приходится выслушивать!.. Вот такая у нас дисциплина, – горько сникла она.
– Суть дела, – не обращая на нее внимания, продолжал Андрей, – в том, что графоманы из Провинцеградской писательской организации почуяли угрозу для своих карманов. Как же – молодой никому не известный редактор попытался преградить им доступ к заветной кормушке. Выкинуть на улицу – тямы не хватило, тогда изобрели такой вот способ.
– Это… Андрей… как его?..
– Андрей Леонидович, – заботливо подсказал дир.
– Андрей Леонидович, – повторил Пульпенко, и столь непритворное страдание излучили его глаза затравленного тайного пьянчуги, которому каждая лишняя минута разлуки со спрятанной под подушкой бутылкой такая пытка, что садисту впору продлить ее хоть на миг еще… – Что мы будем тут обсуждать – есть решение апкома, – и он, как сказали бы в давние времена, скорбно возвел очи горе.
– Мне неизвестно такое решение! – теперь голос Андрея звенел яростью, но не той, безудержной, неуправляемой, когда человек перестает владеть собой и его несет волна эмоций, а уверенной в своей правоте и силе, яростью убежденности, не отступающей ни перед какими препятствиями… – Мне неизвестно такое решение, – повторил он. – И мне как-то слабо верится, чтобы такой могучий орган собирался и выносил решение по поводу моей ничтожной персоны. Так что решал, по-видимому, не апком, а какой-то апкомовский клерк типа этого Джихаряна, Джирханяна или как его… – Андрей выделил голосом слова, недавно произнесенные начальником управления, – и сделал это в угоду банде подонских кудесников пера!
– Вот! Вы слышите? – в ужасе пискнула Лошакова, но Пульпенко не откликнулся на ее зов. Видимо, он смирился с неотвратимостью Андреева напора и терпеливо ждал, когда напор этот иссякнет сам собой. И Андрею расхотелось обосновывать свою мысль о местных графоманах и их ставленнице и кормилице Лошаковой, заботливо тиражирующей сочиненную ими макулатуру. Все и так всем понятно.
– Короче, – переключился он на суть дела. – Я считаю, что та рекомендация апкома, о которой здесь было сказано, – ошибочна. Более того – вредна. Я литератор, и переводить меня в сельскохозяйственную редакцию нелепо и бессмысленно.
– А где же вы хотите работать? – вдруг неожиданно, даже, вероятно, для самого себя, вырвалось у Пульпенки.
Андрей удивился вопросу, ответ на который так очевиден:
– Там же, где и сейчас – в редакции художественной литературы.
– А что думает по этому поводу директор?
Дир услужливо вскочил и по-кроличьи сложил лапки.
– Решение принято – надо исполнять. Мы солдаты.
Пульпенко сделал жест, обозначавший: ну вот, мол, зрелый руководитель все понимает правильно, и стал выдвигаться из кресла, собираясь, очевидно, закончить совещание, или как там называлась эта дурацкая процедура; Тих-Тих, изогнув рукояткой штопора голову, недоуменно пыхтел; Цибуля, сидевший все время не шелохнувшись и не проронив ни звука, все так же изображал бюст самому себе; дир с долейсекундным запозданием дублировал все движения начальника, а Лошакова испустила вздох облегчения, посчитав, наверно, что все прошло более безболезненно, чем могло бы… Андрей все же решил оставить последнее слово за собой: