– Я еще выясню, законно ли такое решение. Меня принимали на работу не в издательство вообще, а именно в редакцию художественной литературы, – и сел, полагая сказанное достаточным. Сотрясать воздух теперь уже не имело смысла. Нужно предпринимать что-то другое. Да вот хотя бы взять в бухгалтерии справочник по трудовому законодательству и выяснить, имеют они право перевести его в другую редакцию или самодеятельность разводят…
И тут вдруг медленно, и при этом криво и сосредоточенно улыбаясь, встал Беспородный и голосом сдавленным и тихим, но очень убедительным остановил начавшееся движение:
– Постойте! – он махнул рукой, глядя перед собой на полированную столешницу, вроде бы советуясь со своим отражением, потом резко дернул головой вниз, будто приняв совет к сведению, и четким, как на плацу, движением выполнил поворот направу! – держа при этом стул за спинку, и поставил его перед собой как опору для рук, словно собирался выполнять какое-нибудь упражнение из комплекса утренней либо производственной гимнастики – ну, там, отжимание или, может, махи правой ногой назад – вправо – в исходное положение, левой назад – влево – в исходное положение – и таким образом стал к руководству лицом. – Мне как председателю профкома… – Пульпенко раскрыл было рот, чтобы перебить Беспородного, но, вероятно, забыл его имя-отчество – и просигнализировал беспомощным взглядом диру; тот, привстав, мягко подсказал, но, видно, время, чтоб остановить, было упущено, и голос Беспородного набрал силу: – Я, как председатель профкома, имею право высказать свое мнение… – и опять мина смирения перед неизбежным сковала физиономию начальника, и вновь пресс-папье установилось на отведенной ему подставке.
«Уж что-что, а право вы имеете», – вспомнил Андрей крылатую фразу.
Беспородный застенчиво улыбнулся.
– Мне за свою довольно долгую жизнь много пришлось пережить всякого. И было у меня несколько случаев, которых я стыжусь. Да, стыжусь, – повторил он, и голос его слегка осип. – Когда я молча соглашался, и совершалась подлость. И я предавал… да, предавал… хороших людей. И я не хочу, – он усилил нажим, – еще раз становиться участником подлого дела. Да! Мы здесь все сейчас прекрасно понимаем, что творим подлое дело. И все это придумано, чтоб облегчить жизнь Камиле Павловне. Все мы знаем, что Амарин квалифицированный редактор художественной литературы, что он на своем месте. Там кому-то могут не нравиться его резкие высказывания, манера себя вести, куртка может не нравиться, но это к сути дела не относится. И акция, которую тут нам преподносят как решение высоких инстанций, – форма расправы с неугодным сотрудником. Я, как председатель профкома, категорически против! – Беспородный уже почти орал, глаза блестели бешено, губы подрагивали, – категорически против! Те, кто принимал такое решение, – они что, спросили мнение коллектива, профсоюзного комитета, партийной организации? Со мной лично никто не говорил об Амарине, с Тихон Тихонычем тоже… Вот… – и Беспородный резко оборвал свою речь и сел на место.
– Ну что, товарищи (глубокий вздох облегчения), я вас больше не задерживаю. – Пресс-папье качнулось вперед и припечатало резолюцию.
11
Внутри у Андрея все, что называется, бурлило и кипело, но он привык держать лицо непроницаемым, и очевидно, в его выражении не было ничего необычного, потому что Трифотина, изнывающая, естественно, от любопытства, с порога так и вцепилась в Андрея жадным вопросом:
– Ну, что там было? – но, получив в ответ равнодушное Андреево:
– Да так, ничего особенного: горячо и сердечно поздравили с приближающимися праздниками, – поверила ему и даже как бы ободрила союзнически:
– Я и говорила, что ничего они не смогут сделать.
Андрей захватил сигареты и вышел на балкончик, где, разумеется, уже курил Беспородный.
– Сейчас бы по сто пятьдесят дернуть, – с нервным смешком высказался тот. – Ничего-ничего, этим дело не кончится.
– А где Тих-Тих?
– Он остался в кабинете. Хочет все-таки убедить Пульпенку.
Они обменялись еще несколькими взаимоободряющими репликами, ругательствами в адрес начальства; оба не собирались сдаваться и надеялись теперь, что и Неустоев будет на их стороне, а тот все не появлялся. Они выкурили еще по одной сигарете – Тих-Тиха все не было.
Вернулись с балкона на лестничную площадку. Мимо них с третьего этажа вольным парусом порхнула Лошакова – видно, бегала поделиться приятной новостью с милподругами в машбюро и бухгалтерии.
Беспородный с Андреем переглянулись – не отравиться ли по третьей, но тут дверь на первом этаже хлопнула деревянным, спустя несколько се-кунд грохнул чугун, так что стекла задрожали, и на площадку второго этажа прикосолапил Неустоев. Он будто не развинтился еще из своего штопорного состояния: шея у него по-прежнему тянула голову влево-назад, но в целом вид у него был отнюдь не трагический, а скорее деловито-озадаченный.