Всё, что текло по улицам, то уходя под землю, то появляясь на поверхности, неизбежно добиралось до речек и ручейков, пронизывающих город, а там и до самого Подона. Ниже по его течению санитарные посты брали пробы речной воды и, убедившись, что всякие бациллы и вибрионы находятся в концентрации оптимальной, чтобы вызвать небольшую эпидемийку, докладывали по инстанциям, и тогда на одной из нижних воспроизводился прошлогодний запрет пить, купаться и ловить рыбу, на одной из промежуточных множились призывы тщательно мыть руки, фрукты и овощи, а самая верхняя – во избежание непредвиденностей и исходя, вероятно, из убеждения, что профилактика надежнее эффективнейших способов лечения, – закрывала город на карантин.
Старожилу города трудновато, конечно, было понять, каким образом болезнетворные организмы ухитряются выжить по дороге из канализации в реку, потому как вряд ли что живое могло сохраниться в городских ручейках и речках после того как сточные воды щедро обеззараживались отходами химических предприятий – в такой степени, что их вряд ли можно было превзойти самыми сильнодействующими дезинфицирующими средствами. Видимо, поэтому и карантин соблюдался не драконовски строго, и ежели кому-то очень нужно было или просто сильно хотелось выехать летом из города, способ находился. Так, например, те, у кого были добрые знакомые в мореходке, могли воспользоваться услугами учебного судна училища, которое дважды в месяц – к получке и авансу – швартовалось у гранитной стенки подонской набережной, и когда Андрей ходил на нём в свой первый черноморский рейс, половина судовой роли оказалась заполнена фамилиями беглецов, пробирающихся таким путем к благословенным здравницам Юга.
Ну, а если б новичок приехал в Провинцеград зимой, то у него возникли бы совсем иные ассоциации – скорее всего, с полуостровом Камчатка. Он увидел бы, как улицы в старой части города, а особенно просторные междомные пустыри в новых микрорайонах курятся в морозные дни белым паром, и местами вырываются на поверхность гейзеры, заливая на близлежащих площадях гигантские катки – с зеркалом волнистым и матовым. Замерзают, натурально, и те потоки, что бурлили летом, и тогда как горизонтальные, так и наклонные плоскости городской поверхности покрываются наледями и надолбами, трещинами и торосами, так что для передвижения по городу многие пешеходы надевают коньки, и это даёт возможность местному спорткомитету в отчетах по начальству с гордостью докладывать о почти стопроцентном охвате горожан конькобежным спортом.
Это, кстати, сравнительно недавнее достижение местной физической культуры, ибо до последнего времени горожане не увлекались зимними видами (Юг все-таки), а традиционно сосредотачивались на тех, что так или иначе были связаны с конской породой. Особой популярностью с появлением собственного дворца спорта стало пользоваться фигурное катание на лошадях, модерновый косметический салон «Сивка-бурка» каждый квартал проводил конкурс на самую лошадиную физиономию, не говоря уж об общераспространённых скачках, выездках и т. п. Наверно, и коньки быстро привились не только по необходимости чисто практической, но и из-за самого названия, производного от имени славного четвероногого друга.
Да и вообще лошадь была, можно сказать, тотемом города и подонского края, символом, прославившим их во всем подлунном мире. Именно отсюда пошла по свету моднейшая некогда причёска «конский хвост», здесь впервые осуществили прививку яблони на конском каштане, именно на лошадях добыли себе славу писатели, художники, музыканты местного происхождения.
Так, например, самый знаменитый монументалист осчастливил город тремя своими творениями, последовательно отразившими этапы его художнического развития. Дипломная работа «На водопое» украсила центр бассейна с фонтаном в сквере на главной площади – там были вылеплены гипсовые четвероногие фигуры, настолько намозолившие с младенческих лет глаза Андрею, что он никогда не задумывался, на кого похожи три задравших головы, словно полощущих лекарством горло, жеребчика, пока однажды не услышал вопрос рассудительного пончика-малыша: «Мама, эти бегемотики такие худенькие, потому что в колхозе живут?»
Следующее достижение ваятеля пришлось, вероятно, уже на период творческих исканий и счастливо совпало со столетней годовщиной гибели Пушкина. Памятник поэту в городе уже имелся, но как наследство от прежних времен. Можно было бы, конечно, упрятать его куда-нибудь на задворки (наставляющие примеры общеизвестны) и на освободившемся месте возвести свой, новый. Но такой слишком прямолинейный ход, очевидно, не удовлетворил взыскательного мастера, и он изобрёл нечто иное: рядом с фигурой поэта водрузил бронзового коня местной породы, а поскольку поэт стоял с поднятой рукой, словно декламируя, то и получилось, что он как раз читает стихотворение, обращённое к этому коню. Для тех же, кто сам о том мог и не догадаться, на постаменте выбили золотые строки: «Что ты ржёшь, мой конь ретивый…» и т. д.