2 июля 1985 года доработанная рукопись была вручена мною К. П. Лошаковой. Как следует из типового положения о подготовке рукописи к изданию, исправленную по замечаниям рукопись издательство обязано оценить в строго ограниченный срок, а именно: в течение 15 дней, с добавлением по 2 дня на каждый авторский лист. Объем доработанной мною рукописи составляет менее 6 авторских листов, следовательно, срок ее оценки истек 30 июля 1985 года, а так как письменное извещение в течение этого срока мне направлено не было, произведение считается одобренным. На этом основании прошу включить мою книгу в план выпуска 1986 года и заключить со мной письменный договор.
1 августа 1985 года (А. Л. Амарин)
Мельком взглянув на бумагу, дир кивнул и погрузился в кучу ведомостей, с видимым нетерпением ожидая момента, когда снова можно будет приникнуть к любимому «музыкальному» инструменту.
Андрей вернулся в редакцию, Лошаковой ещё не было, он положил на её стол редзак на Жмуделя, подошёл к окну, раскрыл его. Остатки утренней свежести крохотными невидимыми облачками ещё пробивались сквозь уплотняющийся бензиновый чад, но свирепо палящее солнце неотвратимо приближало момент, когда они расплавятся в липком удушающем жаре…
Ему почему-то вспомнилось трёхлетней давности утро, когда он вот так же стоял у раскрытого иллюминатора в своей каюте и дышал океанским аэрозолем, а по трансляции крутили давнюю мирейматьевскую песенку «Чао, бамбино, сорри», и его кольнула вдруг внезапная боль одинокости, оторванности, заброшенности, и он приглушил её сигаретным дымом…
«Почему никотин утешает? – мимолётно подумал он, доставая пачку «Провинцеграда», и отошёл от окна, зафиксировав в мозгу ещё одну мысль: – Хорошо, Лошакова, как и он, с насморком хроническим, хоть этот жуткий кондишн не включает».
Пока он курил на балкончике, Лошакова успела прийти и сделать начёс, а сейчас, когда он уселся за свой стол, заканчивала пудриться. Обычно лицо её при этом вид имело хищно-настороженный, но сегодня оно, кажется, несколько расслабилось, а вскоре Андрею стало ясно, что его начальница пребывает в неплохом настроении. Добродушно оскалившись, она с ходу углубилась в чтение лежащего перед ней редзака, сопровождая этот процесс то одобрительным хмыканьем, то сдавленным смешком, а закончив его, поощрительно-доброжелательно заметила:
– Да, Андрей Леонидович, это вы его хорошо раздраконили.
Наклоном головы Андрей дал понять, что высокое одобрение к сведению принято.
Потом они занимались каждый своим делом, и с каждой минутой влажная жара всё плотнее обволакивала тело, мозги и душу вязкой студенистой массой, и наконец Лошакова не выдержала и включила кондиционер, а Андрей, спасаясь от этого смертоносного орудия бакинского производства, пошел послоняться.
2
В коридоре Андрея поймал Шрайбер и зазвал в свой кабинет.
– Хочешь в Москву слетать на фестиваль?
Андрей промычал нечто невразумительное, так как не мог на ходу сообразить, что сулит или, напротив, чем грозит ему эта с неведомой для него целью поездка.
– Там же, говорят, сейчас кого ни попадя не пускают в столицу, – высказал он побочной важности замечание.
– Егор Иванович с авиаторами договорится. А там в Главк сходишь, документы отдашь, погуляешь по фестивалю, и вечером назад.
– Что за документы? – на всякий случай полюбопытствовал Андрей.
– Наградные материалы на Камилу Павловну.
– Наградные?..
– На издательство выделили по разнарядке одну медаль «За трудовое отличие». Решили представить Камилу Павловну.
– Кто решил?
– Коллектив… Партбюро… Ну, я на вас заполняю командировку. – Андрей не успел сказать ни да ни нет, как Шрайбер резко зацарапал авторучкой с чёрными чернилами по бумаге. Он держал перо в левой руке, сжимая его двумя пальцами с оторванными фалангами: похоже было, что это движется манипулятор робота. – Вот, отнесёте Марусе, она печать поставит, получите деньги – и вперёд.