Актовый зал Провинцеградского пединститута. Студенты и преподаватели (а среди них и «подшефные» курсанты мореходки вместе с Андреем) встречаются со своим именитым земляком, писателем-лауреатом Самокрутовым, некогда работавшим в этих стенах.
Профессор Бельишкин, штатный биограф здешних классиков, посвятивший им не одну монографию, развёртывает перед слушателями славное жизнеописание знатного земляка (не смущаясь некоторыми пробелами, «зачернить» которые Андрею удастся лишь десятилетие спустя).
После Бельишкина выступает сам знатный земляк. Он стар, высушен «вредными привычками» и болезнями, одет в гимнастерку (через тридцать лет после окончания войны!); его руки трясутся, голос дребезжит, что отнюдь не мешает ему вещать и обличать. Вещает он истины прописные, зато с пафосом первооткрывателя, а обличает своих врагов во литературе.
К тому времени Андрей уже достаточно искушён в тенденциях литпроцесса последних десятилетий, поэтому ему вполне ясно, чем вызван обличительный запал провинциального классика. Эпохальный многотомный роман его был некогда резко раскритикован лучшим журналом той поры – за вторичность, профессиональную неряшливость, сомнительную нравственность… И вот поди ж ты: и лет столько утекло, и от журнала одно название осталось, и потоком хвалебных статей и книг омыто нетленное творение – чего, казалось бы, ещё желать?.. Ан нет, никак горькая обида не избудется.
Первый том этого романа Андрей читал ещё подростком, и никаких отрицательных эмоций (если не считать скуки) от чтения не получил, зато последующие тома, испечённые уже в пору студенческую, вызвали недоумение пополам с возмущением. Особенно диким, помнится, показалось тогда ему вольное авторское обращение со своими персонажами, коих было так много, что их создателю не удавалось уследить за всеми, и случалось так, что герой, активно действовавший в первом томе, отдавал богу душу во втором, а в третьем продолжал функционировать как ни в чём не бывало, причём автор даже не пытался как-то мотивировать это загадочное воскрешение.
Зная подоплёку выступления, Андрей скептически и вполуха слушал высохшего классика, но его поражало, что студенты, судя по всему, принимали всё излагаемое за истину. Чему же они будут учить детей, когда закончат вуз?..
За столом президиума, кроме Самокрутова и Бельишкина, располагались ещё двое. В одном из них Андрей узнал бывшего начальника университетской военной кафедры полковника Козлякова. Как узналось позднее, Козляков уже снял полковничью форму и предался сочинению книг того жанра, который в свое время составил сверхпопулярную библиотечку военных приключений.
Сидящего рядом с отставным полковником Андрей видел впервые и, закономерно предположив, что это тоже писатель, был однако удивлён его совсем не писательской (по тогдашним своим представлениям) внешностью. Сначала он показался Андрею типичным пожилым уголовником: тюремная стрижка, узкий лоб, чугунный подбородок, недобрый и не пытающийся это скрыть взгляд свинцовых глаз, глубоко упрятанных под выдающимися далеко вперёд надбровными дугами, – готовый оригинал для фото из серии «Их разыскивает милиция». Поразмыслив, Андрей решил, что уголовник – это, пожалуй, чересчур (всё-таки тогда пиетет перед писательским званием у него ещё полностью не выветрился), и счёл более уместным сравнение с мясником. Как выяснилось в будущем, оно оказалось почти безошибочным: «мясник» (в действительности же – председатель правления Провинцеградской писательской организации Пётр Власович Бледенко) некогда – в первые послевоенные годы – служил директором мясокомбината.
Когда Самокрутов, изрядно подутомив публику, завершил выступление, оказалось, что сегодняшнее мероприятие ещё не закончилось. Теперь предстояла процедура приёма нового члена в союз писателей. Как Андрей уже задним числом сообразил, среди преподавателей и студентов сидели и мастера слова, а так как он никого из них не знал в лицо, то и не предполагал поначалу об их присутствии.
Кандидатом на пополнение рядов местных письменников оказался не кто иной, как автор романа «Зацветающий луг», с которым Андрей недавно свёл заочное знакомство. Тут сразу уточнилось, что раритетное писательское имя наполовину псевдоним – в миру Анемподиста нарекли в своё время Афанасием; фамилия же была подлинная, совпадающая с той, что в паспорте.
Так Андрей впервые увидел человека, которому через десять лет суждено было стать одним из основных персонажей сюжета.
Человек этот выглядел моложаво, а набегало ему в ту пору под сорок. Был он худ, невысок ростом, начинающуюся плешь прикрывал длинными волосами, зачёсанными от уха к уху; маленькие чёрные усики, будто нарисованные сажей, накладывали на не лишённое смазливости лицо некий клоунский оттенок, усиливала это впечатление и пёстрая небесно-голубая рубаха, разукрашенная изображениями диковинных тропических птиц, – из самопальных под гавайские, супермодных на рубеже пяти- и шестидесятых и примерно тогда же благополучно из моды выпавших. Нечто агрессивное облику этого молодого человека придавала вытянутая вперед голова с долженствующим изображать работу мысли страдальчески наморщиненным лбом; посадка головы как бы намекала на готовность её обладателя в любой момент крепко боднуть того, кто невзначай окажется поперёк пути.