Нагульнов двинулся таранно на него:
— Слышь, у-эс-ба, я говорил тебе: держись подальше от моей земли? Я говорил тебе, что покалечу? А ты решать подъехал, тварь, замять для ясности?
— Хорэ, Нагульнов, осади! — прикрикнул второй, чернявый, с гуталиновыми бровками. — Субординацию в пространстве потерял?
— Ренат, не ошибаюсь? — Нагульнов отозвался. — Валите отсюда, Ренат. Вот он объяснит тебе почему. Его родня — наркобарыга, сбытчик объяснит, с которого я показания снял. И не быкуй, своим начальством не стращай меня, не надо. А то я тоже постращать могу таким начальством — ты от почтения, Ренатик, обосрешься. У генерала Казюка Валерия Октябриевича сегодня-завтра день рождения. Я зван, и уж поверь мне: я между стопками ему такую картину маслом напишу — все управление ЗАО вздрогнет. Оно тебе надо? Начальству твоему, которое, так понимаю, с этой клиники имеет? Замять по-любому уже не получится — что тут с этой девчонкой сделали. Один звонок — сюда газета «Жизнь» приедет. Сенсация — смерть в гинекологическом кресле.
— Стой, стой, Нагульнов, подожди, давай договоримся. Пойми, вот эта клиника, она формально только на твоей земле…
— Это вон он, — Нагульнов рявкнул, — только формально на моей земле. Уйди, Ренат, — не будет разговора. Полковник Севастьянов, твой начальник, на повышение в главк идет, а тут такое — пресса, служебные проверки. Ему не просто будет от этого отмыться, поэтому мочалкой будешь ты. Ну, все, Ренат, ушел? Самылин, — позвал Нагульнов Игорька, — вон видишь камеру над входом. Накинь свою куртку, будь добр. А мы тут отснимем жесткое порно. Все, уэсба, сейчас я буду тебя пялить. Я тебя, тварь, сейчас абортным материалом сделаю.
Со сломанным бессилием лицом схватился Острецов за поясницу, нащупав поясную кобуру, — Нагульнов сделал шаг и въехал Острецову коленом в пах, открытыми ладонями поставил тромбоны по ушам — а Игорек уже стоял на каменном периле крыльца «Медсервисцентра», куртешка его серая была уже наброшена на длинный кронштейн с видеокамерой, завесила надежно объектив.
— Пошли, следак, — скомандовал Нагульнов кайфовавшему Вощанову. — Вы скоро, следаки, в сортир со мной будете ходить из-за того, что вас вахтер к толчку не подпускает. Чтоб адрес этой Зимородковой мне быра.
— Смотрю, свитерок у тебя остромодный, Нагульнов, — подластился Вощанов. — Где только рванул такой?
— «Юнайтед Каларз оф Бенетон». — Нагульнов горделиво оттянул на пузе свитер с ромбами. — Это мне Машка подарила. Стиль кежуал, епта. Вам, жертвам Черкизона, не понять.
— Закрыта клиника, мужчина. — Ладонь уверенного чоповца уперлась майору в плечо. — Мужчина! Клиника! Закрыта!
— Ты слышишь, тварь, мне Машка подарила. — Нагульнов повторил и заломил дебилу руку, рванул, вылущивая с хрустом, естественным телодвижением, без злобы и без наслаждения… наверное, для того уже, чтоб заглушить тоску по недоступным чистоте и правде, которые проворно клокотали в жилах его большого взрослого ребенка.
4
— Не понимаю, нет, не понимаю. — Самылин сквозь зубы цедил. — Ну, хорошо, убей — за деньги, за кусок, за собственную жизнь, чтоб самому дышать… все это еще можно… Но чтоб вот так… она ж не сразу, она ж еще жила, ее еще могли… в больницу можно было… пока не поздно что-то сделать… мне эта тварь созналась…
— С такой нежной психикой, дружок, до пенсии ты вряд ли доживешь, — предупредил Нагульнов, выкручивая руль, подруливая к длинной панельной девятиэтажке, ступенчато светившей окнами во мраке. — Имей в виду: и года не пройдет, а может быть, и месяца, как тебя дернут, брат, на нестандартный вызов, и будешь на помойке описывать ты труп новорожденного младенца, потом искать его мамашу, которой этот новорожденный червяк мешал бухать и трахаться, найдешь, заглянешь ей в глаза и ничего в них не увидишь — не то что проблеска сознания, но даже зверского инстинкта… сплошную пустоту. Конкретно с нарезки сбивает. Так вот, предупреждаю, чтоб тебя не переклинило, хотя тебя, конечно, переклинит… Так, Игоряш, давай-ка пересядь за руль. Вон видишь черных на «девятке»? По ходу, наша клиентура. Если я выхожу не один, отзвонюсь — будь готов обеспечить прикрытие.
Нагульнов слез с водительского места, взлетел на крыльцо, подгадав к возвращению жилички, которая, косясь, магнитом отомкнула дверь, и двинулся следом за нею в подъезд, вцепившись в дверь и напугав овцу до полусмерти. Двухсотая квартира, двести первая, за общей железной дверью общий коридор; он позвонил — долго никто не шел, не лязгал, не хрустел замками, пока наконец в глубине не зашуршало настороженное, легкое…