— Мне нужна бумага! — прокричала я, отчаянно дергая ящик.
— Эмма! — Мама влетела в комнату и забрала наполовину опустошенный ящик из моих рук. — Что происходит?
Я плюхнулась на кровать, и один из швов на ноге разошелся. Я вскрикнула, одной рукой хватаясь за ногу, другой — за тумбочку.
— О Боже! — Мама схватила меня и помогла мне вернуться обратно на кровать. — Что ты делаешь?
Я рухнула на подушки. Оно уже исчезало. Я не могла удержать его.
— Мне нужно что-то, чтобы писать. Что угодно, — прорыдала я. — Пожалуйста, мама.
Она просмотрела на меня, прикусила губу и кивнула. Я ждала, в то время как она поспешила через комнату к ее сумочке и вернулась с небольшим блокнотом и ручкой. Я вытащила остатки от сна из моего ума, проклиная пустые места, где воспоминания уже исчезли. Со мной было что-то не так, но я не могла вспомнить что. Я перескочила через ту часть и сосредоточилась на том, что я знала. Финн был жнецом, и Мэв хотела, чтобы я умерла, потому что он украл ее шанс на жизнь и отдал его мне. И он солгал мне об этом. Обо всем этом. Мое сердце чувствовалось таким, будто его разбили, а потом сшили воедино. Я доверяла ему. Я была влюблена в него. И он просто скрыл это от меня? Моя жизнь была ложью. Она даже толком не принадлежала мне. Я надавила ручкой настолько сильно, что порвала бумагу, когда мама терпеливо ждала, поглаживая мою здоровую ногу. Я остановилась, когда почувствовала, что она тянет бинты вокруг моей голени.
— Нужно сменить повязку, — сказала она спокойно. Ярко-красное пятно крови проявилось, пока я писала, пропитывая марлю. — Надеюсь, что то, что тебе нужно было записать, того стоило.
Я посмотрела вниз на слова. Полуразрушенные воспоминания. Правда.
— Оно того стоило.
Она поморщилась и нажала кнопку вызова около моей кровати. Медсестра в бледно-розовой одежде ворвалась и качала головой, когда она обрабатывала мою рану, затем перебинтовывала ее. Мама наклонилась и коснулась другой раны на моей шее.
— Болит?
Я вздрогнула от прикосновения.
— Все в порядке. — Это было не так, но я не хотела сваливать на нее это. Было больнее, чем я думала. В данный момент все болело.
Мама кивнула и убрала выбивающуюся нитку на жестком одеяле, закрывающем мою вторую ногу.
— Тебе снился папа?
— Да, — солгала я, прижимая блокнот к груди.
— Это хорошо, — сказала она. — Хорошо, что ты помнишь.
Мама была королевой по избегаю прошлого, поняла я. Она заполняла свои дни ерундовыми встречами и ерундовыми людьми до тех пор, пока не осталось места ни для кого-либо и ни для чего-либо реального. После всего, через что я прошла, я не винила ее. Это должно было быть легче, чем сталкиваться с болью. В тот момент я отдала бы что угодно, чтобы мне не нужно было сталкиваться с болью, которую вызвал Финн и его ложь.
— Эта история, которую ты рассказывала мне о папе… ваш поцелуй. Это было мило. Ты должна рассказывать мне подобные вещи, как можно чаще.
— Ты права. Нам нужно больше вспоминать.
Я подумала о том, как тяжело было возродить большинство воспоминаний в моей голове. Старые. Новые.
— Легче сказать, чем сделать, верно?
Она откашлялась и убрала волнистую белокурую прядь за ухо, когда она встала.
— Ты проголодалась? Я могла бы принести тебе немного супа. Или желе? У них должно быть что-то хорошее здесь.
— Конечно. — На самом деле, я не была голодна, но я хотела, чтобы она ушла. Мне нужна была минута, чтобы принять слова, которые жили на бумаге, прижатой к моей груди. Они шептали моему сердцу, кричали против моих ребер, умоляли прочесть их.
Мама остановилась в дверном проеме, наблюдая за мной.
— Милая, я хочу, чтобы ты знала, что Паркер делает все возможное, чтобы поймать того парня. Он не сдастся до тех пор, пока не поймает его.
Значит, он был полицейским. Я кивнула, думая, что он будет искать вечно.
— Скажи ему… спасибо.
После того, как она ушла, я перечитывала записи много раз. Я не помнила все это, но я помнила, как он касался меня. Помнила, что он любил меня. Я помнила, что он лгал мне. Я закрыла глаза.
— Ты проснулась? — голос Финна прошелся по мне, как сироп, покрывая меня сладким ощущение, которое я не смогла бы смыть, даже если бы постаралась. Но теперь во мне было и что-то горькое. Мучительное сожаление, вроде того, которое приходит с пониманием истины. Он скрыл все это от меня. Предательство пульсировало в моей груди, болезненное и острое. Я открыла глаза, временно ослепнув от солнечного луча, проходившего через мое окно и мерцающую фигуру Финна. Когда я подняла руку, чтобы прикрыть глаза, он подскочил, чтобы закрыть шторы.