Ветла за мной наблюдала, ждала, пока выдохнусь и в себя приду. Ну и когда я собственный адекват на место вернул, к ней метнулся: как это? Это же Колян, да? Этого не может быть! А она мне - успокойся, все бывает. Просто допусти в свою картину мира такую возможность. Я тебе позволила не только заглянуть за границу этой реальности, а зайти туда.
А я все пытаюсь объяснение какое-то найти, логику подключить, иначе, понимаю, голова взорвется. Это же не в фильме фантастическом, в реале! Её допытываю: это как скольжение по информационным полям? Нет, даже не полям, а на самом деле... Зонам! Это примерно как у Стругацких, хотя там сталкеры за разными ништяками ходили, а здесь она людей водит... Проводник, значит...
Ветла подтвердила. И вот это объяснение как-то прям легло, и мне стало спокойно и понятно. Она это тоже увидела и спросила, готов ли я вернуться? Я кивнул. И опять всё по новой. Падение, парение, Чечня, дорога, КАМАЗ... И снова Колян ко мне подходит, прикинь, улыбается. "Здорово, Валдай", - говорит, и руку протягивает. Пожал. Его это рука, пожатие крепкое! А главное, вот он, живой и целый. Я, значит, сам себя одернул, чтоб уж совсем как обморочная девица не выглядеть, и ему тоже: "Здорово, Колян, чего звал?" Прикинь, да! Он только усмехнулся - соскучился, может быть.
А потом стал как всегда серьезным и говорит: "Отпусти меня, Валдай! Пойми, в произошедшем нет твоей вины. Не твое это испытание, да и не моё уже, а моих близких. Мы все испытываемся людьми, и сами для людей становимся испытанием. Устал я от этого места. Осточертела эта земля. Домой хочу. Предки меня там ждут, за горизонтом. Слышу, как дед песню поет тягучую, чую запах травы свежескошенной, бабушка кличет ужинать и коровы протяжно мычат, а еще печка там с огнем теплым, живым, уютным. А здесь нет ничего, только боль, кровь и тоска. Отпусти, Валдай!" - "Так, Колян, я чего, иди", - это я ему. "Не понять тебе, но держишь ты меня здесь сердцем своим, унынием, стенанием. Тем, что жизнь свою начал под откос пускать, а раз мы одной ниточкой в смерти завязаны оказались, мне приходится сидеть и тебя ждать. Поэтому либо прости себя, либо пошли прямо сейчас со мной". Я ему в ступоре: "Как это, пошли со мной?" А он: "Да просто, если согласишься здесь - умрешь там".
И вот честно скажу, оказался я к этому все-таки не готов. Взять и закончить всё разом, здесь и сейчас, ни разу не заманчиво оказалось. О Варьке подумал, о Маруське, и, не поверишь, о Камчатке, что здорово здесь было бы жить... Про медведя того вспомнил. И тут голос Ветлы, тихонько так: "Молодец!" Да и Колян стоит, смотрит по-доброму: "Ну, тогда будем прощаться. Только есть еще одна просьба - автомат мне отдай".
Тут я совсем растерялся: "Да где я его возьму?" - "Сам знаешь, где он". Тут я понял и под машину полез, вижу - автомат искореженный, весь в крови под карданом. Преодолел смятение, потянул его на себя, и он вдруг легко так в руки лег, и сразу стал целым, обычным АК-74М, с синей изолентой на рукоятке, которую когда-то, в прошлой жизни, сам Колян и наматывал. Вылез удивленный, отдал автомат. Колька его сразу за спину закинул. Обнялись на прощание. "Еще свидимся, придет время", - сказал, и вроде как ветерок скользнул - и нет Коляна. Один стою. А на душе и легко и грустно одновременно, но не стало горечи этой разъедающей.
Ветла меня спрашивает: "Что-то еще тебе от этого места надо?" Осмотрелся я и понял, что нет. Ничего в нем больше нет. Пустое оно, безжизненное. "Тогда пошли. Тебе тоже домой пора", - и снова руку сжала. Я глаза открыл и понял, что сижу и улыбаюсь. Не поверишь, но легко стало, спокойно. Посмотрел на неё и спрашиваю: "Ветла, ты ведьма?" А она только усмехнулась: "Нет. Подругу мою когда-то давно Ведьмой звали, а я - Проводник".
***
Слава подлил чай в кружки и задумчиво добавил:
- Вот такие дела, а автомат тот мне больше не снился.
- А потом что было?
- Погостила она у нас еще несколько дней. По округе погуляли, она мне на местную красоту глаз заточила. Поговорили за многое, но это уже больше философские беседы. С Варварой тоже отдельно пообщалась. С Маруськой какие-то секретики пообсуждала. И ты знаешь, Бэл, у нас как будто семья на другие рельсы перешла. Сложно объяснить, как это: раз - и на душе мир появился, но так здорово ощутить! Вроде, ничего вокруг не изменилось, а тебе вдруг жить интересно становится. И ведь всё свое прошлое помню, ничего не забыл, но смотреть на это стал без боли, стыда и надрыва. А на прощание Ветла спросила: "С медведем-то что делать будем?" Я аж головой замотал: "Не стреляй! Он мне шанс дал". Потом не выдержал и спросил, кого он заломал, что она на отстрел приехала? Ветла лишь привычно улыбнулась: "Тебя!"
В этот миг из-за резкого порыва ветра неожиданно с силой хлопнула открытая оконная створка, тут же залаял Печенег, и мужчины невольно вздрогнули.
- Что за фигня?! - встрепенулся Бэл, а Слава уже рванул прихрамывая к дверям, выкрикнув на ходу:
- Окна закрывай, сейчас гроза начнется, все стекла расхлещет! А я приборы сверю, - и быстро вышел из дома.
Бэл защелкнул шпингалеты, озадаченно глядя на улицу. Там уже не было прежней идеалистичной книжной красоты. Склон напротив погрузился в сумрак свинцовых туч. С треском скользнули молнии и за ними, не отставая, прокатился размашистый грохот. И уже в следующую минуту с ревом обрушился ливень.
Входная дверь хлопнула, и на пороге появился абсолютно мокрый Вячеслав, который с улыбкой развел руками:
- Не, ну нормально! Для метеостанции это оказался неожиданный поворот погоды! - и уходя в комнату переодеваться добавил: - Обожаю Камчатку!
***
Часы давно перевалили за полночь, но Бэлу не спалось. Ворочался с боку на бок, то прислушиваясь к стуку дождя за окном, то проваливаясь в размышления. Не шло у него из головы откровение Вячеслава. Но и поверить во все это было за пределами разумного. Хотя... Чего ведь только не случалось за время службы, да такого, что однозначно было в ведении каких-то иных сил. И тут же услужливая память напомнила, как попал он под первый свой обстрел. Случилось это как в насмешку над ним, с детства боящимся высоты, при вылете на задание. И когда тяжелую машину стало мотать в воздухе, заваливая в крен, у него, еще молодого лейтенанта, от ужаса грудь перехватило, да так, что даже благой мат застрял в легких. Ноги налились свинцом, а в мозгу проскочила паникерская мысль: "Всё! Кренец-кандец!" Даже сейчас, лежа в постели, он вспомнил тот сковывающий сердце кошмар, и накатило, перехватив горло до боли. Вот ведь сколько лет прошло, а тело помнит!
Бэл встал и походил по комнате, пытаясь отогнать чересчур уж реальные воспоминания. Но картинки прошлого уже неотвратимо скользили перед глазами. Прожить те ужасные мгновения, затянувшиеся в вечность, помогло одно - закрыв глаза и вцепившись в сидушку, одеревеневшими губами шептать молитву Богу и Ми-24, сначала беззвучно, а под конец уже, как ему казалось, крича изо всех сил: "Вертушечка, вынеси! Вывези! Держись!" Вот ведь штука какая, но даже сейчас он мог поклясться, что тогда в падении что-то изменилось, в нарушение привычных законов физики. И ведь сели! Подломив шасси, вертушка выпустила их, перепуганных пацанов, на твердую землю. Отбежав подальше, он обернулся посмотреть, не загорелась ли машина, и вздрогнул от неожиданности - на какое-то мгновение показалось ему, что лежащий вертолет был живым существом, прижавшим обстрелянный бок к земле, тяжело дышащим, но улыбающимся им в след. Тогда, он мотнул головой, отгоняя наваждение, но сказал вдруг в голос: "Спасибо!" И, чтобы никто не увидел, как увлажнились глаза от пережитого страха и радости спасения, отвернулся, и быстро двинулся прочь, рывком вытерев лицо рукавом полевки.