— Конечная! — прокашлялся и впервые объявил остановку динамик. Двери с шипением открылись, мы вышли на улицу.
Сразу же от остановки начиналась в это время пустынная и неухоженная тополиная аллея, освещенная редкими фонарями и уводящая в сторону от города. Аллея была посвящена, как это у нас когда-то водилось, какому-то достославному коммунистическому съезду или решениям пятилетки. До чего руководители не додумаются, чтоб увековечить свои нерукотворные деяния. То мавзолеи, то аллеи. Лучше бы уж аллеи. В конце этой аллей находился никогда не работавший фонтан. Его украшали бронзовые и мощные парень с девушкой, сидящие на непонятном металлическом блине, поднявшие к небу лица и ладони. За фонтаном стояла арка, украшенная полинявшими от дождей чугунными трудовыми орденами и лентой с давно осыпавшимся лозунгом, который, очевидно, призывал к миру, труду и маю. В проеме арки можно было рассмотреть холм со старой железнодорожной насыпью. Иногда по ней проезжают товарняки, груженные шпалами, цистернами с дизтопливом. Через эту арку и должен был уйти Леонид Петрович. Арка, уводящая никуда, за горизонт. Вечером здесь особенно таинственно и, можно сказать, привлекательно. Несколько раз я пользовался услугами этой арки. Здесь почти всегда можно открыть ворота. Спиной к фонтану можно увидеть сквозь арку железнодорожную насыпь, похожую на древний курган, в ясные ночи — блестящие над ним звезды. Очень хорошо видна Большая Медведица…
— Через арку? — догадался Леонид Петрович
— Вы видите дверь?
— Нет. Вижу железнодорожную насыпь, вершины кустов, мигающие огни самолета над ними. Красивое место. Вечером впечатляет. Хорошо, что вы меня не на кладбище привели, — теперь он начинал нервничать.
— На кладбище тоже есть ворота, — отозвался я. — Сейчас я открою. Дайте руку, я помогу вам их увидеть.
— Подождите немного, — он выдернул руку и присел на бетонный парапет фонтана.
— Перед дальней дорожкой, согласно старого обычая, следует посидеть, — пошутил он, вытирая платком вспотевшее лицо.
Я присел рядом.
— Нервничаете?
— Сильно заметно?
— Нет, не очень, — соврал я.
— Есть немного. — Он посмотрел мне в глаза. — Сами говорили, что неизвестность страшит больше всего, но и она лучше того, что оставляю, — последние слова он прошептал.
— Неужели так все плохо?
— А что у нас хорошего?
— Я о семье.
— Нет у меня никакой семьи. У нас каждый сам за себя. — Он подмигнул. — Моего ухода никто не заметит и никто не расстроится.
— Уверены, что найдете нечто получше?
— Не знаю. Почему бы и нет?
— Простите теперь и вы за вопрос: а что с собой взяли?
Леонид Петрович покосился на свой баул.
— Ничего особенного: пара сменного белья, несессер с туалетными принадлежностями, дорожный набор инструментов и пару книг, — перечислил он содержимое, зачем-то похлопал по саквояжу.
— Книги?
— Книги, — подтвердил Леонид Петрович, безмятежно улыбаясь. — Антологию русской поэзии, справочник по медицине, сборник «Тысяча полезных советов» и Евангелие.
— Понесете в новый мир слово Божие? — хмыкнул я.
— С собой понесу, — с достоинством ответил Леонид Петрович.
— Вам нравятся стихи?
— Очень. — Он с готовностью продекламировал:
— Кто так написал?
— Осип Мандельштам, — вздыхая, ответил Леонид Петрович. — Хорошо, — он огляделся.
— Что хорошо?
— Просто так — сидеть тихим вечером перед дверью в иномирье, вдыхать свежий ночной воздух, ощущать на лице прохладный ветерок и знать, что скоро в этом мире тебя не будет. Я дам себе установку.
— Какую установку?
— Когда буду проходить через арку, буду думать о том, в какой мир хотел бы попасть. Попробую запрограммировать ситуацию. — Он смущенно улыбнулся мне. — Всегда хочется верить в лучшее, чудо уже почти случилось, вдруг и это получится?
— Может, и получится. Уже не страшно?
— Чуть-чуть, — он слегка поежился и признался: — Мне здесь бывало гораздо страшнее. — Леонид Петрович отвернулся и отрывисто попросил: