- А, - оживился Илларион, - доложили, значит!
Ну, пойдем.
Они подошли к машине, и Забродов распахнул дверцу багажника. В багажнике влажной спутанной грудой громоздилась сеть. Нефедов поднял брови: сеть как-то совершенно не вязалась с тем, что он знал об Илларионе.
- Это он, наверное, подсмотрел, как я сеть вытаскивал, - сказал Забродов. - Не хмурься, Григорьевич, рыбы в ней почти не было. Видно, недавно поставили.
Надеюсь, ты не думаешь, что это мое хозяйство? ;
- Не волнуйся, - проворчал Нефедов. - Хозяйство знакомое. У нас в деревне только козлихин зять такие плетет. Что-то Колька мудрить начал. Мальчонку подослал...
- Колька - это такой здоровенный, белобрысый? - уточнил Илларион. - На глазок лет тридцать - тридцать пять, немного косолапит... Он?
- Вылитый, - сказал удивленный Нефедов.
- Ну, так он, наверное, заболел. Рука у него болит, и еще челюсть. И шея наверняка не ворочается. Можешь пойти, навестить больного. А вот это, Забродов нырнул в салон машины и вернулся с обшарпанным одноствольным дробовиком в руках, - вот это ему гостинец. Я бы его ленточкой перевязал, да взять ее негде.
- Ну, стервец, - принимая дробовик, сказал Нефедов.
- Надеюсь, не я? - испуганно спросил Илларион.
Глаза его при этом смеялись.
- Не ты, не ты... Ах, стервец! Предупреждал ведь я его... Да что тут предупреждать! Жить-то надо.
- Это точно, - сказал Забродов. - Жить надо прямо сейчас, а на то, что будет через полсотни лет, наплевать.
- Представь себе, - буркнул Нефедов, переламывая ружье и нюхая патронник.
- Патрон - вот, - сказал Илларион, вынимая из кармана ядовито-зеленый картонный цилиндрик и протягивая его егерю. - Не нюхай, не нюхай, выстрелить он не успел.
- Теперь ясно, почему ты в кустах сидел, - откликнулся Федор Григорьевич, со щелчком ставя ствол на место и пряча патрон в карман дождевика.
- Да не сидел я в кустах! Лежал себе на травке...
Ты мне, между прочим, чуть руку не оттоптал.
- Лежал он... Интересно, где тебя научили так лежать? Да ладно, ладно, это я так... Знаю, что все равно не скажешь. В разведке, что ли, служил?
- Ну, вот видишь, - сказал Илларион, - ты сам ответил на все свои вопросы.
- Неужто догадался? - обрадовался егерь.
- А вот это я не знаю, - виновато ответил Забродов.
***
Через три дня бывший инструктор учебного центра спецназа ГРУ Илларион Забродов вышел на крыльцо сторожки, в которой обитал егерь Нефедов, и с удовольствием потянулся, хрустнув суставами.
Было начало шестого, солнце еще не взошло, и предутренний воздух приятно холодил обнаженный торс отставного спецназовца. Илларион глубоко вдохнул и резко выдохнул, сбежал с крыльца, высоко подпрыгнул и бросился бежать по грунтовке, которая начиналась сразу за подворьем Нефедова, взяв с места убийственно быстрый темп. Откуда-то с веселым лаем вывернулся бестолковый Бубен и помчался рядом, норовя ухватить за штанину. Этот бездельник сразу сдружился с Забродовым.
"Два сапога пара", - сказал по этому поводу суровый Федор Григорьевич.
Километра через полтора пес отстал, вернувшись на кордон, и дальше Забродов побежал один. Бежать по лесу было легко - воздух здесь был гораздо чище, чем на Малой Грузинской, и вдоволь напоенные кислородом мышцы, казалось, совсем не чувствовали усталости. Добежав до деревенской околицы и всполошив собак, Илларион повернул обратно, с удовольствием ощущая, как последствия вчерашнего прощального ужина покидают организм через открытые поры.
Ему было хорошо. Сейчас он переживал один из очень редких в его жизни моментов. Его устраивало все без исключения: погода, воздух, вчерашний ужин, сегодняшняя пробежка, состояние природы и собственного организма, и даже предстоящее возвращение в Москву, по которой он успел соскучиться. Его ждали книги и неторопливые беседы за чаем со старым антикваром Пигулевским, а также язвительные споры со старинным другом и сослуживцем Андреем Мещеряковым, который все никак не мог дослужиться до генерала, и огни вечерней Москвы - все то, из-за чего он не мог покинуть город и окончательно перебраться в какую-нибудь лесную сторожку.
Даже ставшее за последние годы привычным ощущение ненужности и бесцельности собственного существования, с которым Иллариону приходилось бороться днем и ночью, отошло куда-то на задний план, уступив место простой и незатейливой радости жизни. "Все живое - трава", - вспомнилось Иллариону название прочитанного когда-то давным-давно романа. Помнится, дело было на полигоне, книга попала ему в руки совершенно случайно, и он просмотрел ее по диагонали за вечер - это была фантастика, к которой капитан Забродов относился со снисходительной скукой. Как и следовало ожидать, содержание романа в подметки не годилось названию, но само название накрепко засело в памяти - была в нем маленькая частичка какой-то последней правды.
Закончив зарядку, он умылся у колодца и вернулся в дом, где уже горел огонь в плите, посапывал, древний эмалированный чайник, и шипела посреди стола, распространяя вкусные запахи, большая закопченная сковорода. Федор Григорьевич кухарил, держа в зубах неизменную беломорину. Это получалось у него сноровисто и ловко - он был вдов уже десять лет. Замужняя дочь давным-давно перебралась в город, так что с кастрюлями и сковородками егерь Нефедов управлялся ничуть не хуже, чем с ружьем, топором или конской упряжью.
- Набегался? - бросил он на Иллариона быстрый взгляд из-под густых нависающих бровей. - Экий ты... прямо как боровик. Свежий, крепкий, так и хочется пальцем потыкать.
- Не стесняйся, - разрешил Илларион и сделал грудь колесом.
Федор Григорьевич только хмыкнул, затягиваясь папиросой и вороша дрова в плите.
- Железный ты мужик, Илларион, - сказал он. - Все тебе нипочем. Неужто голова после вчерашнего не болит?
- А чему в ней болеть? - Илларион удивленно округлил глаза. - Там же сплошная кость!
Для наглядности он постучал себя согнутым пальцем по макушке и пошел одеваться.
Они плотно, по-мужски позавтракали яичницей с салом, заедая ее толстыми ломтями ржаного хлеба с зеленым луком.
- Последний, - сказал о луке Федор Григорьевич.
Подумав, он вынул из шкафчика недопитую с вечера бутылку и сделал вопросительное движение горлышком в сторону Иллариона.
- Ни-ни, - сказал Забродов. - Я, конечно," человек русский, но за рулем, как правило, не пью.
- С каких это пор? - недоверчиво хрюкнув, поинтересовался Нефедов. Ну, хозяин - барин, неволить не буду. А мне требуется, ты уж не обессудь.
Он выпил рюмку и сразу же убрал бутылку от греха подальше.
- А то погостил бы еще, - предложил он, разливая чай. - Все веселее. Веришь, поговорить не с кем, кроме этого дурака хвостатого, - он кивнул в сторону окна, за которым катался по траве совершенно обалдевший от полноты жизни Бубен.
- А мерин? - спросил Илларион.
- А что мерин? Мерин - он мерин и есть, какой с ним может быть мужской разговор?
Илларион фыркнул - Ас Бубном ты, значит, в основном о бабах разговариваешь? - спросил он.
- А о чем с ним, дураком, еще разговаривать? Тем более, я теперь про это дело только разговаривать и могу...
- Как мерин, - вкрадчиво закончил за него Илларион.
- Как мерин, - автоматически согласился Нефедов и тут же, спохватившись, плюнул себе под ноги. - Тьфу ты, вот же язва языкатая! Это еще посмотреть надо, кто как мерин, а кто как жеребец.
- Вот это уже другой разговор, - удовлетворенно сказал Илларион. - А то заладил...
Они допили чай и встали из-за стола. Забродов прихватил свой висевший на гвозде рюкзак и первым направился к дверям.
- Не терпится тебе, - проворчал Нефедов. Ему было немного грустно расставаться с приятелем.
- Не скрипи, Григорьевич, - выходя на крыльцо, откликнулся Илларион. Свидимся еще. Мне ваши места - как астматику кислородная подушка, я без них не могу. Гляди, еще надоем.
- Надоешь - выгоню, - пообещал Нефедов.
Они обогнули дом справа и свернули за угол, куда Илларион три дня назад загнал "лендровер", чтобы тот не торчал посреди двора - 0-па! останавливаясь, сказал Забродов. - Вот тебе и уехал. Выздоровел, значит, наш больной.