— Подождите, — Марина кинулась в хату и вскоре вернулась, неся в руках буханку хлеба, кусок сала, несколько крупных луковиц.
— Возьмите. Пригодится…
Сама развязала его вещевой мешок, положила туда харчи.
— Что ж, отказываться не буду. А то верно, если не догонит нас кухня… Спасибо вам, Марина.
Проводила до калитки и, когда взялся лейтенант за щеколду, спросила тревожно:
— Значит, те… все-таки придут?
Лейтенант помрачнел. Нелегко отвечать на такие вопросы. А люди спрашивают. Ты же воин, нынче самый авторитетный человек. Ты должен не только воевать, но и правду людям говорить. А правда, люди, ой какая она теперь горькая, солдатская правда! Разбили нас. Про кухню для красного словца сказал. Не знает лейтенант не только, где та кухня, но и где немцы, где свои, куда идти. Знает только лейтенант, что он должен примкнуть к штабу — своему или любой части, получить задание и продолжать бить фашистов. Или партизан разыскать… Хорошо, что леса вокруг. Не может быть, чтобы не было партизан. А если нет, сами сколотят отряд. В лесу воин, как дома.
— Разбили нас, Марина… Выходим из окружения.
— Так, может, одежду возьмете? Нашу, селянскую? — заторопилась молодица. — На всякий случай…
— Нет, красавица, — строго посмотрел на нее командир. — Мою форму с меня может снять только пуля…
— Простите меня…
— Ничего, ничего… Нам, бойцам, о другом сейчас надо думать.
— О чем? — даже подалась вперед молодица. — Если не секрет…
— Нет, секрета нет, — со злой хмуростью ответил командир. — Обязаны думать, как в этом аду остаться бойцами. Вот такая ситуация.
Лейтенант вдруг чуть подобрел, даже улыбнулся Марине.
— Ну, прощайте.
— Прощайте, — повторила слово лейтенанта. С минуту постояла молча, но лейтенант приметил в ее глазах невысказанный вопрос. Спрашивали не только глаза, спрашивал румянец на смуглых щеках: «Вернетесь ли?»
— Вернемся, Марина. Так что не всю горилку выпивайте… Обязательно вернемся и наведем порядок!
Лейтенант пошарил в карманах, вынул красноармейскую звездочку, покрутил ее в руках, протянул Марине.
— Старшему — на память…
Он решительно ступил к калитке и оттуда уже улыбнулся Марине какой-то жалостливой улыбкой, от которой шрам на левой щеке побелел.
— Как же вас хоть зовут? Гриша вспоминать будет: лейтенант звездочку подарил. А у лейтенанта и имя есть, и фамилия…
— Есть, а как же. Это не военная тайна. Михайлом зовут… Швыдак Михайло.
— Как говорили наши деды: пусть бог пошлет вам счастье…
— Спасибо. И вам счастья желаю.
Она сокрушенно покачала головой:
— Мое счастье пошло в лес по дрова. Да уже, пожалуй, и не вернется.
— Вернется…
Марина еще долго стояла у калитки, стояла какая-то отгоревавшая, постаревшая вдруг, пока не услышала голос сына:
— Мама, ушли уже?
— Что тебе, сынок? — не сразу опомнилась.
— Ушли красноармейцы?
— А-а-а… Уже. — Раскрыла ладонь, а на ней вишнево вспыхнула звездочка. — Гриша, возьми…
— Где вы взяли?.. — засверкали глазенки.
— Командир дал. Тебе…
— Вот здорово! — Гриша принялся прилаживать звездочку к своей старой фуражке. Прицепил, надел ее и, опустив руки по швам, встал перед мамой, как солдат перед своим командиром. Не раз видел, как рапорты отдавали.
— Сын мой, сын… — с тоской взглянула на него мать. — Наши в окружение попали… И все мы — в окружении.
— А может, они вырвутся?.. Может, отгонят назад? — Гриша заглядывал в мамины глаза, стараясь найти в них поддержку.
— Может…
Неожиданные соседи
Снилось Грише что-то жуткое и чудовищно невероятное. Куда-то он бежал будто ватными ногами, а за ним гнался высоченный дядька с железным барабаном. Он так колотил в барабан, что у Гриши в ушах трещало… Проснулся перепуганный. Но удары не прекратились.
— Что это, мама?!
— Тут, сынок, такое диво началось… Вон посмотри.
Гриша выглянул в окошко, которое над полатями. Оттуда было видно крыльцо сельсовета. На крыльце разглядел Поликарпа Налыгача с топором в руках. Налыгач, широко размахиваясь, бил обухом по большому висячему замку. Замок глухо звякал, но не поддавался. Наконец, лязгнув, упал на землю. Поликарп положил топор, обошел вокруг дома, для чего-то потрогал водосточные трубы. Затем приблизился к газетной витрине. Длинными скрюченными пальцами осторожно вынул из нее стекло и отнес в дом. Возвратясь, уставился в газету на расстекленной витрине, шевелил губами, читал. Затем вдруг схватил топор и с размаху двумя ударами выбил из земли столбы, на которых возвышалась витрина.