Ветки хлестали по бороде, царапали лицо, разодрали ватник на правом плече. «Ничего, есть новые ватники. Натащили с хлопцами полные сундуки добра. На морду наплевать. А вот куда едут товаришочки, зачем едут — узнать не помешает. Для этого стоит и морду постную состроить…»
Но вот орешник закончился, открылась небольшая лужайка. Воровато оглянулся — не идет ли кто следом. Бросился через лужайку, словно в воду нырнул. И брякнулся на землю, сбив с ног какого-то мальчишку. Тот как раз вывернулся из-за куста, держа в руках корзину с грибами. Корзинка покатилась по траве, грибы рассыпались…
Узнал Гришу, сынка бригадирского.
Поликарп, кряхтя, поднялся, отряхнулся.
— Шастает тут всякое… Ты что здесь делаешь, урка?
Из-за куста выскочил Митька и в свою очередь нагловато спросил:
— А вы что делаете?
Постная физиономия Примака выразила удивление.
— Смотри-ка, оно еще рассусоливает… А ну марш домой, щенки! Вот как возьму хворостину…
На хлопцев угроза не подействовала.
— А что, разве лес ваш? — буркнул Гриша.
— А чей — интересно знать? — Поликарпа даже зашатало.
— Ну, наш, всех людей…
— Государственный, значит? — ехидненько спросил старик.
— Ну, государственный…
Примак скривился, как от боли.
— Го-су-дарст-вен-ный? — Он почему-то разложил слово на слоги. Вдруг глаза его осатанели, жилы на висках взбухли и ожили. — Черта пухлого!
Налыгач уже не говорил, Налыгач визжал.
— Ваше государство намазало салом пятки — и фюйть! Одно воспоминание осталось! Раз-два — и ваших нет! Вон в лес спряталось ваше государство! — Но тут же спохватился — не до каляканья ему. — Поцвиринькай мне! — свирепо пригрозил кулаком почему-то одному Митьке, оставив без внимания Гришу; поправил картуз-блин и, прищурив глаз, юркнул в кусты, будто в Ревну нырнул.
Его ястребиные глаза заприметили пилотки и фуражки. Врос в землю под осиной, тяжело дыша, высунув язык, как пес.
Телеги уже стояли. Хотя лес был объят вечером, глаз Налыгача нащупал между людьми с петлицами и кубарями Антона Яремченко. Он показывал пальцем на Дубовую рощу, размузыкивал что-то с окруженцами.
«Вот оно каким макаром получается. Выходит, Антон с ними снюхался… А я думал…»
Поликарп знал, что перед войной крепко было навалились на Антона в районе, выговор по партийной линии влепили и чуть с председателя не скинули. Вот и надеялся, что озлобился Яремченко на власть и теперь они вместе будут… А выходит — Антон в одну дудочку с ними… Ну ничего, пригодится для кого-нибудь и это открытие…
Увидел, как седой взмахнул рукой и колонна двинулась к Дубовой роще. Стал пробираться туда и Налыгач, проламываясь сквозь сухое, колючее сучье, которое царапало лицо, ноги и руки. Но старик не обращал на это внимания.
Вот подводы остановились рядом с тем местом, где красноармейцы, вооруженные лопатами, начали что-то споро копать.
«Яму копают!» — догадался Примак. А когда разглядел, что с подвод стали бросать в яму связанные в тюки гимнастерки, брюки, сапоги, чуть было не заплясал, не завизжал от радости, чуть было не запрыгал по-собачьи.
«Добро закапывают, добро закапывают! И еще какое добро! Значит, не зря ты, старая халява, обдирал свою постную рожу, не зря одежонку на тебе будто стая бешеных собак рвала… Закапывайте, закапывайте, товаришочки… — Он потирал руки и облизывался, как кот, почуявший жареное. — Все это перекочует в мой амбар, в мою хату. Кто знает, сколько война протянется. В войну всегда товаров нет. А я смогу магазинчик открыть…»
Даже жутко стало от такой удачи.
Он изредка оглядывался — не дай бог, еще кто-нибудь выследит. Тогда придется делиться… Да нет, кого и зачем понесет сейчас в Дубовую рощу? Все одному достанется… Хе-хе… Теперь: раз, два — и ваших нет! Хе-хе!
Поликарп прилег за кустом и, кажется, только на мгновение зажмурился, распрямил длинные затекшие ноги в изодранных портках. А когда открыл глаза, увидел, что телеги куда-то потарахтели мимо, а вслед за ними направились красноармейцы. Но вдруг с ужасом разглядел в темноте, что трое окруженцев идут прямо на него.