Вот и Дубовая роща. Соскочив с телеги, старик споткнулся, чуть не растянувшись на лесной дороге. Кряхтя и прихрамывая, подбежал к подводе Микифора, схватил коренного за уздечку, завернул к роще.
Под столетним дубом Примак остановил лошадей.
— Тута… Лопаты! — зашипел на сыновей.
Стал на колени, разгреб листья, которыми красноармейцы замаскировали свежую землю, даже зачем-то понюхал ее.
— Копайте! Живо!
Копать пришлось недолго. Имущество лежало неглубоко. Примак по-собачьи вскочил в яму и начал выбрасывать тюки сапог, брюк, гимнастерок, шинелей. Звякнуло что-то железное.
Ага, карабины. И это пригодится. Подал и их.
— Так-так-так, — тихо тарахтел, алчно швыряя добро наверх. — Спасибо, товаришочкам, что встретились со мной, дорогу спросили… И я показал. Хе-хе…
Микифор с Миколаем укладывали все на телеги. Эта работа была для них привычной, так как всю жизнь они следовали отцовской мудрости: «прикладывай и прикрадывай». То с плантаций таскали мешками свеклу, то кукурузные початки, то зерно с тока… А тут добыча необычная! Еще и новенькие карабины! Но ни к чему столько карабинов…
— Ну, усе там? — глухо бросил отцу в яму Микифор.
— Не спеши. Не за зайцем гонишься, — прогудел словно из могилы старик. — Здесь что-то мягкое. Никак не дощупаюсь… Пригодится. Держи…
— Теперь усе? — заглянул в яму Миколай.
— Вроде бы усе… Опускай веревку… Так-так… Давай тяни.
Миколай легко вытащил костлявого отца из ямы.
— Черт нес здоровье троим, а тебе одному всучил, — радостно ляпнул Миколая по широкой спине. — Теперь — засыпайте яму. Сделаем, вроде так и было, хе-хе.
— А зачем ее засыпать? — недовольно буркнул Миколай.
— Яйцо курицу начало учить? А ну! — цыкнул на Миколая, и тот нехотя взялся за лопату. Когда яму завалили, Примак начал ползать на коленях, сгребать руками листья и прикрывать ими свежую землю.
— Раз, два — и ваших нету. Хи-хи.
Старик поднялся, прислушался и даже принюхался — тишина вокруг, как в ухе.
— Миколай, трогай.
Фыркнула коренная, глухо скрипнули колеса, а старику почудилось — лес подхватил тот скрип и разнес по всему белу свету.
Но это лишь показалось Налыгачу. В лесу стояла тишина, тревожная и тяжкая, будто на сотни километров вокруг не было ни одной живой души.
— Ну, с богом, — Поликарп перекрестил вспаханный морщинами лоб и рысцой побежал за телегами.
В низине над речкой клубился туман, и рыба не клевала. От нечего делать Гриша и Митька швыряли в камыши комья земли.
— Гриша, слышишь, гудит? — насторожился рыжий Митька. — О-о, опять!
Гриша тоже притих. В селе теперь прислушивались ко всяким шумам — они заменяли и радио, и лекции, и газеты. И плодили эти звуки множество различных слухов. Каждый выстрел в лесу обрастал легендами, домыслами, догадками и страхами. Люди жили в страхе: вот-вот ведь должны прийти немцы.
Разное толковали о немцах. Они и в прошлую войну топтали нашу землю. Одни утверждали — будут жечь хаты, отбирать добро, убивать людей. Кое-кто говорил: люди как люди; в прошлую войну на губной гармошке играли и кур ловили. Одной-двум курицам шеи скрутят, зажарят, обсосут косточки и, оскалив зубы, скажут:
— Гут!
На то она и война, чтоб убытки… Нечего, дескать, бояться…
Разное слышали мальчишки каждый день. Слышали, а себе мотали на ус иное. Учительница и пионервожатая говорили, что гитлеряки покажут клыки, ой покажут…
Совсем недавно смотрели хлопцы кино. «Щорс» называется — о их земляке Николае Щорсе, родом из соседнего городка Сновска. Как таращанцы громили германа. То был враг лютый. И села сжигал, и невинных убивал…