— Начали…
— Ну, Гриша, спасибо… Без приключений обошлось?
— Без…
— Как самочувствие? — участливо наклонился к Швыдаку.
— Могло быть и хуже, — попытался улыбнуться Швыдак. Взял Гришину ладонь да так крепко пожал, что пальцы слиплись. — Ну, спасибо, дружище. Теперь, брат, и ты боец.
У Гриши даже щеки запылали. Жалко, что никто из таранивцев не слышал, а сам расскажет — не поверят… «Погоди, погоди, хлопче, — мысленно одернул себя. — А кому это ты собираешься рассказывать? Смотри, дойдет до Налыгача, тот из района немчуры наведет. Надо крепко держать язык за зубами. Разве что Митьке…»
Когда незнакомый человек в пилотке со звездой, но в штатских брюках и фуфайке взял в руки вожжи и повез Швыдака дальше, Гриша собрался было пойти за Буланым, но Яремченко остановил:
— Постой. Никуда твой Буланый не денется…
Вон как у них. Правда, чего это ради постороннему человеку глазеть? А он, дурак, бросился вслед…
— А ну расскажи, как вы там с дедом Зубатым? Надежно спрятали?
— И-и-и. Какая из сена надежность? Подожгет придурковатый Миколай стог и…
— Перепрячем… Немцы по селу не шныряли?
— А их больше не было в селе. Как уехали тогда, так и не показывались.
— Покажутся… Посиди вот тут, дело к тебе есть. — А сам отправился в глубь орешника.
Вишь, уже дело есть к Грише. Он присел под сосной.
Неожиданно подкатился невысокий, кругленький партизан с карабином через плечо. Лицо его, видимо, еще не старое, но все как есть в морщинах. Гармошкой собрались морщины на лбу, лучиками расходятся от глаз, разбегаются от уголков рта.
— О-о, у нас уже и пионеры есть!
— Я не ваш, — с досадой ответил Гриша.
Тот, с карабином, оказался словоохотливым.
— Юридически ты, может, и не наш, а раз пришел в лес, если тебя сюда пропустили, если доверили да еще и поверили — тут другой коленкор. У нас первого попавшегося сюда не пустят. Значит, ты наш. Помню, когда я впервые встретился в лесу с комыссаром… Комыссар меня и спрашивает…
— Крутько, к командиру! — донесся голос из орешника.
Партизан будто и не слышал того голоса.
— Дядя, то не вас кличут? — кивнул Гриша на орешник.
— Понял? «Крутько, к командиру!» Значит, Крутько тут не последняя спица в колеснице. Не позвали же вон того, что котелок драит, — показал на пожилого человека под сосной, сосредоточенно чистившего закопченный чугунок, — а Крутька. Он незаменим в разведке. Пусть пытают, пусть язык отрежут — какие угодно муки выдержит, но ни слова не скажет. Как каменный.
— Крутько! Хватит тебе хлопца побасенками кормить.
— О, слышишь, не могут без Крутька. Крутько сюда, Крутько туда. Комыссар без меня как без рук. Комыссар говорит…
— Ты что, оглох?! — уже сердился тот, что за орешником.
Крутько уже из орешника высунул свой подвижный нос:
— Понял? Без Крутька как без рук…
Где-то близко, тихо, мирно, как в полевой бригаде в обеденный перерыв, пофыркивали кони, над головой выстукивал дятел. И все-таки вокруг было тревожно.
Где-то там, за орешником, а может, еще дальше, лагерь. А здесь, вероятно, дозорные посты.
— А ну покажите мне его, — услышал Гриша совсем знакомый женский голос. Невольно вскочил на ноги, шагнул навстречу голосу. Между деревьями кто-то мелькнул в синем. Из орешника выпорхнула девушка.
Перед Гришей стояла Ольга Васильевна, в знакомой синей кофте, как всегда, веселая, энергичная, улыбающаяся.
— Не ожидал меня здесь увидеть?
— Нет…
— Вот ты какого мнения обо мне! — И расхохоталась.
— Да нет, я не то хотел…
— Ладно, ладно, — она потрепала лен его нечесаного чуба. — Не оправдывайся.
Тут же появились Яремченко с плетеной корзинкой в руках и двое незнакомых партизан. Незнакомцы загрузили телегу сухими ветками.
— Ну, тронулись, — махнул рукой Антон Степанович.
Таинственно поскрипывали колеса, косил глазом Буланый на партизана, который держал его за уздечку, выводя на дорогу к Чистому озеру.
У Чистого телега остановилась. Яремченко положил широкую ладонь на худое Гришино плечо.
— Вот что, хлопче, слушай меня. Ты уже, можно сказать, взрослый…
«Вот бы Митька услышал… И мама тоже. А то ведь только знают: „Ты еще маленький… Будешь все знать — скоро состаришься…“»
— Ты, Гриша, пионер. Должен понимать, что к чему. Если кто спросит: «Где был?» — «За дровами ездил». Никого ты не возил, меня не видел и вообще ни черта лысого, как говорят, не встречал в лесу, кроме Ольги. А она грибы собирала… Вот и весь кандибобер, как говорил твой батько.