— А как же вы, мама?!
Старуха ответила, на удивление, спокойно:
— Беги сама, ради бога.
Мать сделала шаг в холодной воде, оглянулась:
— Гриша, а ты чего ж сидишь?
Паренек спрыгнул с воза, но остался стоять на месте: смотрел на бабусю, и губы его вздрагивали… Дорогая, родная бабуся… Он здоровый, быстрый, от любого фрица удерет, а она шага сделать не может. И ему не донести ее…
— Скорее отнесите Петьку, потом заберем бабусю, — сказал хрипло матери.
— Х-хорошо, — с трудом выговорила мать и быстро, как только могла, побрела через речку за кусты.
— Беги, Гриша, сам беги… — немощно попросила бабушка. — Я уже свое отжила.
И тут на поляну опасливо вынырнули передние немцы.
Гриша так и бултыхнулся в росший рядом густой ситняк. Бабушка пригнулась, закрыла глаза. Ждала — что будет, то и будет.
Затрещала автоматная очередь, зафитькали по воде пули, и Гриша, прячась в ситняке, по самую шею погрузился в студеную воду.
Тем временем немцы приблизились к берегу, их становилось все больше. Подъехал и голенастый офицер на коне. Все подозрительно сверлили взглядами неподвижно застывшую на возу бабку Арину, какую-то по-особому строгую в своей неподвижности.
Убедившись, что бабка ничем не угрожает, к ней обратился с лошади замызганный, небритый капитан Франк.
— Матка, матка, ком, ком! — играя кнутовищем с кисточкой, он поманил бабку пальцем.
Старуха медленно расправила спину, не спеша оглянулась.
— Матка… Старый Хутор. Понимайт?
К офицеру подскочил рыжий толстяк — переводчик и, перекинувшись с ним несколькими словами, более внятно объяснил старушке, что она должна проводить их к Старому Хутору.
Бабушка пошамкала губами, посмотрела на солдат, державших на животах автоматы, и ответила:
— Не могу проводить вас на Старый Хутор.
Офицер наклонился с коня к рыжему, который стоял рядом, выслушал его перевод и скривился, будто попробовал кислицу.
— Потшему?
— Упала я на ноги. Не понимаете? Как вам сказать? Ну, на тонкую нитку уже пряду. На пречистую вот уже два года будет, как ногами не могу ходить. С того самого дня, как вы моего сына убили… На самую пречистую похоронную принесли.
— Вас ист дас[9] — «пречистая»? — нахмурился офицер. — Вас ист… говориль?..
Толстяк тоже нахмурился, никак не мог понять. Кажется, у старухи паралич?..
— Дизе альте швайн ист кранк,[10] — доложил золотозубому.
Не спеша офицер расстегнул кобуру, вынул парабеллум.
— Старая швайн, — процедил сквозь зубы и гадливо сморщил лицо. — Аллес русиш — швайн.[11] Мы тебья… пиф-паф!
Гришу точно снегом осыпало.
— Что же, пахкай. Вы на это мастера, — услышал он спокойный голос бабушки. — От смерти в печи не замажешься. Так же и с вами будет: живете вы, живете, а потом черт знает куда и денетесь.
— Вас? Вас? — Офицер поднял парабеллум.
Словно кто-то выхватил Гришу из ситняка.
— Я проведу на Старый Хутор!
Бабахнул выстрел: долговязый с перепугу нажал на спуск. Пуля просвистела где-то рядом с бабушкой. Она инстинктивно наклонила голову и так какое-то мгновение сидела, думая-гадая: живая или уже мертвая?
Солдаты мгновенно направили автоматы на парня и на окружающие кусты. Кто знает, может, в каждом кусту сидит вот такой маленький партизан? Рыжий для проверки полоснул по зарослям вблизи телеги. Забулькали пули, упали и поплыли по течению ссеченные листья.
— Вылезайт! — скомандовал офицер и махнул парабеллумом.
Гриша выбрался на берег. Он дрожал как осиновый листок. С полинявших штанишек и такой же рубашки стекала вода. Босые ноги стали красно-свекольными, к ним присосалось несколько пиявок. Мальчик тер ногу об ногу, соскребая пиявки пальцами ног.
Офицер скользнул по Грише брезгливым взглядом: такой, каких тысячи в этой загадочной стране.
— Ты… проведьешь? — недоверчиво спросил он.
Гриша согласно кивнул.
— Через лес? — переспросил рыжий.
— Угу. Я в лесу каждую тропинку знаю.
Офицер слушал, мотая головой, подобно своему рысаку. Потом что-то сказал толстому. Тот лениво перевел:
— Герр гауптман говориль… ты есть хороший малтшик. — И протянул руку, чтобы погладить по голове Гришу.
— Что я, маленький?.. — ловко увернулся мальчик.