Колонна зачавкала по мокрой грязной дороге. Двигались тихо. Был строгий приказ капитана: не разговаривать. Немцы строго выполняли его, как, впрочем, и все другие приказы небритого гауптмана. О, они пунктуальны, эти завшивевшие вояки. Даже в такой обстановке, когда им приходится позорно драпать.
Гриша шел впереди. Шумели над ним родные сосны — высокие, стройные — и будто шептались между собой, и будто умоляли паренька завести непрошеных гостей в темную чащу, в лесные дебри, откуда уже нет возврата.
И Гриша вел, с надеждой поглядывая в длинные коридоры между рядами сосен — не видать ли там ребят из отряда Антона Степановича, хотя хорошо знал, что не встретит здесь Яремченко, который повел своих «братцев» навстречу радостному гомону наших пулеметов и «катюш». Об этом шепнул ему на ухо Митька, а Митьке — его брат Сашка. Там у них задумана большая операция вместе с нашими войсками.
Вот если бы где-то поблизости оказался Антон Степанович!.. Тогда бы другое дело: Гриша подвел бы этих непрошеных гостей к самому лагерю, подал бы сигнал, и стал бы лес ловушкой для всех этих немытых, небритых и злых.
Но партизан нет рядом… Тогда куда же он ведет грязно-зеленую колонну? Куда ведет убийц отца, Ольги Васильевны, ведет тех, кто размахивал факелами, поджигал хаты родной Таранивки? Гришу кинуло в жар. Может, не надо было выскакивать там, на Ревнище? Может, нужно было переждать в ледяной воде?.. Они попугали бы бабушку и ушли… Не-ет, теперь они не пугают. Сам видел… Перебрели бы речку, нашли б таранивский лагерь и… прощай, мама, прощай, Петька, дед Денис, все — прощайте…
Вспомнив маму, неподвижную бабусю на возу, маленького и беззащитного Петьку, Гриша еще энергичнее замахал руками. Скорей увести их подальше от Ревнища… Рыжий толстяк едва поспевал за ним, сопел и что-то недовольно мямлил.
Фыркали кони-битюги, тащили, натужась, огромные фургоны, перегруженные всяким военным и не военным имуществом. А еще хрюкали на возах свиньи, озабоченно и перепуганно цокотали полесские пеструшки…
Не заметили, как начало темнеть. Юный проводник облегченно вздохнул: далеконько уже ушли от таранивского лагеря, теперь можно и не спешить.
И тут же остановился от неожиданной мысли: далеконько от Ревнища, зато близко от Старого Хутора… Парнишке даже стало жарко в вечернем холодном лесу. Да будто и вовсе он не в лесу, если видит свою пионервожатую — улыбающуюся Олю; вдруг Оля перестает улыбаться и смотрит на него с укоризной. Почему ж ему так жарко? Не от живых ли светлячков глаз бабушки Феклы, которая вон глядит на него из темноты… Нет, она смотрит на кого-то иного и шепчет: «Беги, Петро, тикай, Петро!..»
Гриша встряхивается всем телом, начиная понимать, что от усталости и разгорающегося жара бредит. Но не так он слаб, чтоб упасть в забытьи… Исчезают светлячки глаз милой бабушки Феклы, а вместо них вновь появляется Оля, улыбается ему устами-розами и тихо-тихо шепчет: «Гриша, не становись на колени!»
Гриша встрепенулся и почувствовал, что кровь отхлынула от лица. Какой позор!.. О нем могут подумать так плохо!.. Надо бежать. Немедленно! Он сейчас приостановится, чтоб вынуть из ноги занозу, чуть отойдет от дороги и нырнет в омут леса. Не найдут!.. Велик лес, не попадут, если будут стрелять, — ночь ведь темная. А если найдет его пуля… Ну что ж…
— Вперьод! — устало прохрипел сзади толстяк.
Мальчишка оглянулся, прикидывая, где бы лучше свернуть с дороги, а мысли в голове все роились: «Пусть так, он убежит. А утром? Утром они по своим следам вернутся на Ревнище, и тогда… Убежать — дело нехитрое. Придумай, Гриша, что-нибудь поумнее… Придумай….» Но что он может придумать? Если бы на его месте был отец, или дядька Антон, или лейтенант Швыдак. Или Сашка — Митькин брат. А хоть бы и вдвоем с Митькой. Да Митька и не знает, в какую беду попал его дружок.
И не от кого было ждать совета… Паренек до боли стиснул зубы и чуть не плакал, что не происходит чуда, что никакие добрые духи, о которых он слышал в сказках, не спешат ему на помощь, не крушат врагов его лютых. А тут еще кружится голова, и растекается по спине жар, будто лежит он на горячей печке и слушает сказки бабки Арины. А ведь верно, он слышал в сказке, как заплутавшая в лесу девчонка спрашивала дорогу у березок. Конечно же, березки что-то и ему шепчут, надо только прислушаться сквозь звон в голове. Да, да, качаясь и шелестя листвой, они шепчут ему, он явственно слышит их голос: «Хлопчик наш милый. Мы давно тебя знаем. Ведаем, что и ты приметил нас, полюбил еще тогда, когда не ступала в лес грязно-зеленая погань. Заведи эту погань в топи, в такие чащи-дебри, откуда не бывает возврата!»