— Русиш — камрад.
Товарищ? Другие никак не называли наших, кроме как швайн — свинья. А этот говорит — товарищ. Чу-де-са!
Совсем близко-близко подошел этот странный немец к проводнику. Настороженно огляделся и исподтишка сунул мальчику несколько галет:
— Кушай.
Гриша ел жадно.
— Их бин Ганс, — прошептал немец, тыча себя в грудь. — Русиш — Иван, дойч — Ганс. Понимайт?
Что же тут непонятного: по-русски — Иван, а по-немецки — Ганс.
— А меня зовут Гриша.
— Вас? Вас?
— Их бин Гриша.
— Оу!
Немец обрадовался, украдкой погладил худенькие плечи мальчишки.
— Харашьо… Гришья — харашьо.
Ганс опять слегка притронулся к Гришиному плечу и пошел к своей телеге.
Парень задумался.
Откуда он взялся такой среди этих жадных, жестоких? Неужели у других нет своих детей, что никто, кроме Ганса, не подумал предложить ему постную и невкусную галетину?
Хотелось подойти, расспросить Ганса. Но рыжий уже толкал палкой в плечи: значит, повозку вытащили.
Заскрипели колеса, зафыркали кони, ноги захлюпали по холодной жиже низинной дороги — снова шли «форвертс». А вперед ли шли? Об этом знал только Гриша. О, если бы гауптман догадался, уже лежать бы парню распростертому, с пробитой грудью или головой…
Солдаты, выполняя приказ гауптмана, не курили, не разговаривали.
«Скре-ке-ке-ке!» — вдруг птичий голос неожиданно разорвал тишину.
Без команды замерли на месте автоматчики, защелкали затворами. Воинство тревожно оглядывалось.
«Скре-ке-ке-кеI» — зловещий крик повторился ближе.
Солдаты кинулись в стороны от обоза и стали залегать.
— Герр гауптман спрашивайт… — Палка больно уперлась в спину. — Шнель, шнель!
Побежали трусцой.
— Вас ист дас? — прохрипел капитан.
— Да это же сорока! — Гриша, невольно улыбаясь, ответил так громко, что на него зацыкали. А ему было смешно смотреть на согбенные в ночной мгле фигуры солдат, занявших оборону по сторонам обоза. Повытягивав шеи, они со страхом вслушивались в звуки зловещего «рус вальде», которому, казалось, нет ни конца ни края.
А гауптман все выспрашивал, что это за диво такое — «зорока», а когда уразумел, со злости сплюнул и скомандовал:
— Форвертс! Уперьод!
Все чаще погрязали в зыбкой лесной почве телеги, и солдатам приходилось браться руками за колеса. Все чаще останавливались выдохшиеся лошади, которых потом тяжело было сдвинуть с места.
Измучился и маленький проводник. Ноги его закоченели до бесчувствия, сочились кровью, лицо, исхлестанное ветками, горело, пылало жаром все тело.
Остановились на очередной «спрашивайт».
Гриша ткнул в карту пальцем где-то возле Царева урочища. На этот раз точнее, чем когда-либо, ткнул. Урочище действительно близко, они почти вошли туда. Мигнул желтый кружок фонарика, и парень заметил — лицо гауптмана перекошено.
— Ты нас… обманивайт?..
А рыжий — ляп Гришу по щеке.
Гауптман осатанело, хотя внешне тихо, почти мирно, разъяснил:
— Даю драйциг минутен… не выведьишь — капут. Будешь пойдьошь к гросфатер.
Зачем старается рыжий, зачем растолковывает слова? Грише все ясно и так: если за полчаса не выведет он колонну — смерть. Все понятно до холодной дрожи. И мысль судорожно бьется в разгоряченной голове, выстукивает молоточком в висках: удрать, сейчас же, немедленно. Из Царева урочища им уже не выбраться. Сейчас, вот сейчас…
Гриша, кажется, не мог сдвинуться с места, а каждая мышца в нем уже звенела готовностью к прыжку в непроглядную темень. Но эта зловещая фигура рыхлого Курта, призраком нависшая над ним…
Рыжий подозвал к себе стоявшего неподалеку Ганса — того удивительного немца — и, тыкая пальцем на проводника, выгаркнул какие-то слова, а затем исчез.
Ганс притронулся рукой к Гришиному чубу. И странно — парня от этого не передернуло.
— Гришья… Хорошьо. — Ганс прошелестел влажной плащ-палаткой, протянул руку: — Куша́й. Дас ист галеты. Куша́й. Куша́й.
Грише было не до еды — безмолвно спрятал плоские, как печенье, галеты на потом.
На потом?.. А будет ли у него «потом»? Ведь осталось тридцать минут… Кому захочется перед смертью есть? Мальчик стоял рядом с солдатом и не знал, что ему делать. Минуту назад собирался скрыться в лесной тьме, но Ганс своим «хорошьо», своей теплой ладонью остановил его… Конечно же: рыжий поручил Гансу стеречь проводника, а сам куда-то отлучился.
А Ганс, кажется, и не очень стережет: он устало склонился на повозку, накинув на голову плащ-палатку. А может, делает вид, что дремлет, может, дает ему возможность исчезнуть?.. Но при этой мысли Гриша нахмурился: «Какой же я вареник! Стоило угостить галетой, как врага уже считаю чуть ли не своим…»