Умолк он, лицо просветлело, словно огнём былых битв изнутри освещённое, а глаза - тёмная вода в омуте - что в глубине таится, не разобрать.
- Славная жизнь у тебя была, Чурослав, за других радел, землю родную защищал! - вкрадчиво произнёс Белогор, когда молчание рассказчика затянулось.
- Отчего ж я, мудрый и вещий воевода, будто отрок, на Негины посулы поддался? - откликнулся тот, сдвинув брови. - Это ты хочешь спросить?
- Пока я лишь слушаю тебя, Чурослав, поспешных вопросов не задаю, но и высказаться, коль ты молчишь, а мысль пришла, не зазорно.
- Не зазорно, - кивнул воевода и, мазнув взглядом по нахмуренному лицу Колояра, смотревшего в землю, усмехнулся: - А твой внук сейчас мрачно дивится: как так - воин великий, а, став волкодлаком, дал себя одолеть?
Юноша поднял глаза, брови взлетели вверх - не в силах был утаить удивление, как точно Чурослав его мысли прозрел.
- Не моя то воля была - позволить себя одолеть... Коли сошлись бы мы с тобой в Яви, когда жив я был и с девой незнаком, быть тебе битым в честном бою, и никакое сиянье рыбки золотой меня бы не ослепило. Зато теперь-то понимаю я: ослеплены были не очи мои, но душа! Душа моя была связана, опутана, истощена и ослеплена...
Лучи-ниточки! - вспомнил Колояр свою последнюю встречу с Негой. Они пронзали его светового двойника-душу во всех направлениях, будто сеть золотая...
- А малец-то, похоже, знает, о чём я, - наблюдая за ним, обронил воевода. - Ну-ка скажи, показывала тебе дева душу, разными огнями сиявшую, с золотой рыбкой в серёдке?
Колояр хмуро кивнул.
- Показывала, - лицо Чурослава помрачнело, да и сам он весь потемнел, будто чёрная туча сверху нашла и свет перекрыла. - Вот и ясно теперь: обманула обоих - и стар и млад в сеть к ней зашли, будто рыба - в невод...
Ко мне дева явилась, когда я от старейшин стал больше отроков в слободу требовать, но они не слишком-то хотели рабочие руки от пашен, хозяйств и ремёсел своих отрывать, соглашались лишь на малое, да и то со скрипом. Предлагал я им ещё сговориться и с теми племенами, кто дальше нас от степи живёт. Пусть, мол, тоже молодцев в нашу слободу присылают, не всё же нам одним за всех задних биться, пока сидят они себе, в ус не дуют - ни кормления нам от них, ни воинов. А ведь ежели степняки нас опрокинут, так и до них, вестимо, доберутся!
Но убедить удалось немногих. Кто-то подумал: воевода набрать чужаков хочет, чтобы власть большую, чем у старейшин, получить. А соседи, особливо те, кто подальше, размыслили, что лучше свою слободу между нами и собой укрепить, чем к нам людей посылать. Тогда ослабленных нами степняков, ежели те прорвутся, своей силой доконают, да ещё и добычу себе возьмут...
Так вот дело с пополнением слободы едва продвигалось, а с приходом пахотного времени и вовсе встало: старейшины с утра до ночи заняты, да и все в роду тоже - раньше посеешь, крепче урожай будет...
И вот снится мне, что на пашне заборонённой уже, нашёл я подвеску - золотая рыбка на тонком, тоже золотом, волосе - прочном, не хуже самого лучшего ремня. Попробовал разорвать - только порезался, кровь на рыбку брызнула, и глазок красным полыхнул. Рука моя, будто сама собой подвеску на шею надела, и в тот же миг слышу вдруг конский топот.
Поднял глаза, а по полю дева на белом коне скачет, в золотом походном одеянии и с оружием: за плечом колчан, к седлу приторочен лук, слева меч. Грудь в перекрестье ремней - высока, по ней золотая коса, с мою руку толщиной, сбегает, до колен достаёт, глаза - будто солнце в глубоком зелёном омуте - храбро сверкают: женщина-воин! Никогда не видал я таких дев прекрасных!..
Жена-то моя к тому дню вот уж три весны как умерла, хоть навещал я её и не слишком часто, однако ж перед родом был не в долгу: детей каждый год рожала - погибли частью, но трое живут, два внука есть уже, вот и не хотел жениться я снова, не думал даже о том... пока вдруг сия дева-воин пред взором моим не предстала.
Взгляд её - удар молнии! - до самого сердца пронзил, вот как глянула, так и полюбил я её. А дева спешилась, руки на плечи мне положила и говорит:
"Великим князем станешь, все рода под тобой объединятся, вся земля славянская всецело под твоей волей лежать будет!"
"Кто ты? - ослеплённый её красотой и речами, спросил я, будто отрок, робея. - Дочь Перуна?"
Она ответила, что зовут её Нега, и она с другой, чем наш громовик, небесной тверди. Там, в широте необъятной Великого Небесного Океана, совсем иное племя Богов властвует. И что она меня, как самого лучшего воина, достойного возвышения, выбрала...
"Люби меня и всего добьёшься!" - пообещала и в шатёр повела, который вдруг прямо средь полей возник...
После пропала она на несколько ночей, а когда явилась, заметил я раны на ней свежие, и вскипела внутри, будто варево в котле, жажда отмщения. Кто твой обидчик, дева прекрасная? И ответила она, что виновника уже и сама покарала, но успел он Хаос открыть и полчище нечистой силы - чудь, так назвала она её, - выпустить.
А случилось всё так: возжелал обидчик деву, а она отказала, и тогда он обманом её в заточение бросил - сломить хотел. Но не на ту напал: Нега вырвалась, сразилась с недругом и повергла его в небытие. Но чудь-то уже выскочила, и надо теперь нечисть сию срочно на подступах к Яви остановить, ибо если сумеет она в мир людей прорваться, то сделается стократ сильнее, будет резать всех подряд и страшных бед понаделает.
И вот когда мы злую чудь истребим, в благодарность за помощь возвысят меня Боги, равным Неге сделают. И тогда всё, что угодно, в моей воле будет: захочу - стану великим князем земли славянской, или на небесную твердь удалюсь, коли явится такое желание.