Улица, на которой жили, носила имя красного партизана Кравченко, а соседняя, вроде бы с совсем мирным названием — Утро-Сентябрьское, — была названа в честь того дня, когда красные партизаны в девятнадцатом году вошли в их городок…
Двухэтажное здание, покрашенное в бурый цвет, зеленые металлические ворота. Слева перед зданием памятник ликвидаторам аварии на Чернобыльской атомной станции, справа — участникам локальных войн. Метрах в пятидесяти от второго памятника продуктовый магазин «Визит». На маленькой площади человек пятьдесят — семьдесят. Стоят кучками тихо, почти неподвижно. В центре каждой мужчина в бушлате не по сезону или пуховике, у его ног рюкзак или большая сумка, а вокруг женщины, старики, подростки, дети…
Подошли к магазину. Родителей, сестры пока нет. Муж снял и поставил рюкзак на асфальт.
— Схожу отмечусь, — сказал.
Она кивнула.
Не прямо, искоса, поглядывала на людей, некоторые были знакомы. Имен их не знала, но часто встречала на улице, в автобусе, в магазинах… Лица людей напряженные или, вернее, встречала где-то в книжке, перевернутые. Да, именно. Всех перевернуло известие, что их сыновья, мужья, папы должны собраться и уехать. И вот пришли проводить.
На этой площади часто провожали. Но в прошлые разы иначе. Провожали совсем молодых пареньков, знали, что вернутся скоро повзрослевшими, получившими специальность. Кто-нибудь обязательно приносил магнитофон, и парни подпевали звучавшей песне: «Демо-били-за-ци-я-а!» Да, новобранцы еще на призывном пункте мечтают о дембеле.
Теперь не поют.
— А куда папа пошел? — спросила дочка.
— Дела там…
— А он придет?
— Придет, конечно. Сейчас сделает и придет…
Дочка потопталась и попросилась:
— Можно на ручки?
— Устала?
— Ага. Ноги…
«Меня копирует», — захотелось усмехнуться. В последнее время сама часто жаловалась на ноги — начинало их ломить и выворачивать, и вот дочка тоже стала говорить. Но, наверно, действительно устала — прошла для своего возраста много.
Взяла на руки. Тяжелая. Зря коляску не взяли. Еще ведь обратно идти. Но уже втроем…
О, вот родители.
— Где наш-то? — оглядываясь, спросил отец.
— Пошел отмечаться.
— Ну да, ну да, — достал сигареты. — Может, медкомиссия еще…
И это замечание, как теплая вода, приятно обдало ее. Вот сейчас проверят и найдут то, из-за чего нельзя забирать. Зрение, давление, это, как его, плоскостопие.
— Внуча, а ты чего на маме?
— Устала она, от самого дома пешком.
— А коляску чего не взяли?
— Да вот ругаю себя, — отвечала она на вопросы матери, а сама смотрела на дверь в буром здании — ждала, каким выйдет муж.
Вышел не радостный и не грустный. Обычный. Как тогда, когда получал билет в кассе автовокзала или посадочный в аэропорту в соседнем городе (в первые годы она часто ездила его провожать до самолета).
Поздоровался с отцом за руку, кивнул матери. Взял на руки дочку. Та положила голову ему на плечо. Как-то вся приникла. А сын схватил его свободную руку своей.
— Я вчера забыл сказать… Если свинью колоть без меня будете — позовите Виктора. Поможет.
Отец отмахнулся:
— Да решим. Эт пустяки, — и c сочувствием, жалостью, что ли, смотрел на него, на своего зятя.
— Все взял-то? Подумай, — вступила мать. — Еще есть время сбегать.
— Да все вроде.
— Носки теплые?
— Взял, взял… Брат, ты что трясешься? Тепло же.
— Не заболел бы! — Мать с готовностью заволновалась. — Дай лоб потрогаю…
Она отвернулась. Тяжело было видеть сейчас родные лица. И вымученные слова давили, и возникающая тишина тоже.
Другие вели себя так же. Явно что-то спрашивали уезжавшего. Может, про те же носки. Будто от носков зависит, как там все сложится…
А мимо площади проезжали машины, через дорогу краснел кирпичный музей, гордость их городка, старинный, построенный лет сто пятьдесят назад. Недалеко, через скверик, стоял Спасский собор, другая гордость, еще более старый. Сейчас собор ремонтировали, колокольня обнесена лесами.
Она подняла голову, заметила — креста на колокольне нет. И на других маковках тоже. Понятно, сняли из-за ремонта, но сейчас в этом померещился какой-то страшный знак, будто их совсем уж бросили, оставили и не помогут.
— Да что такое с тобой? — Голос мужа; она подумала, что обращается к ней и улыбнулась еще до того, как перевести на него взгляд.
Нет, он говорил сыну. Тот стоял бледный и действительно трясся, как от холода или высокой температуры.