- Привет, мамка, - сказал Ярошевский и приветственно сделал ручкой.
- Привет, - отвечала Любка, останавливаясь у скамейки. - Ну, как живете-можете?
- Живу хорошо, - отвечал старик Ярошевский, - могу плохо.
Все трое засмеялись.
- Присаживайтесь, - пригласил Ярошевский дам и, взяв севшую рядом Любу за руку, погладил еe своей старой с узлами вен на суставчатых когтях. Любка, мне бы такую любовницу, я бы горя не знал. A это что за дитя? кивнул он на маленькую Любкину спутницу.
- Это - Виточка, - Люба достала из сумки сигареты и закурила. - Чудная, а?
- Это не то слово, - Ярошевский, пощупал Витяню жадными глазами.
- Такая бы вам не подошла?
- Даже не осмеливаюсь мечтать.
Витяня тоже закурила и испытующе посмотрела на Ярошевского.
- Слушайте, Ефим Яковлевич, - сказала лесбиянка, щурясь на старика. - A давайте ка я вас поснимаю. Серьeзно. С Витяней.
- Ну да. Доменико Гирландайо. Дедушка с внучкой. Люба, чтоб вы только знали, до чего я хочу молодую породистую бабу, типа вас. Серьезно.
- Я тоже серьeзно, - гнула своe Люба. - Вы вообще к себе в гости приглашаете?
Ярошевский вздохнул, отвернулся к морю, разбросал руки по спинке скамейки.
- Сейчас, что ли?
- Почему нет?
- Идeмте.
Он поднялся и, когда Люба поднялась за ним, ловко подхватил еe под талию. Витяня пошла следом, сразу сделавшись ненужной этим двоим.
- Так я и догадывалась, - сказала Люба, обходя квартиру Ярошевского, трогая руками старинную мебель, касаясь кончиками пальцев золоченых рам, проводя по бархату скатерти, - заповедничек.
Ярошевский с самодовольным видом ввинчивал штопор в бутылку крымского Кагора. Устроившаяся в углу дивана Витяня мяла в руках большое красное яблоко. Она боялась, что если откусит, то обольется соком и будет выглядеть в глазах этих двоих смешной, как ребенок. После узнанного и пережитого в последние месяцы, она мучительно не хотела быть ребенком.
- Это что - действительно Врубель? - спросила Люба, всматриваясь в подпись на темном полотне.
- Он самый, - отвечал старик не без самодовольства. - Талантливый был мальчик, а?
- Об-балдеть, - покачала изумленно головой Люба. - A это кто? спрашивала, переходя к другому полотну.
- A это Куинджи.
- Невероятно, - балдела еще больше Люба.
Ярошевский подал вино в бокалах синего стекла.
- Это от матушки осталось. Знойная женщина была. Многих знаменитостей лично знавала. Во время оккупации пришлось продать кое-что. A после оккупации и того больше. Сколько ушло всего, сколько потеряно, вынесено... держа бокал за фигурную ножку, Ярошевский поднeс его к губам. - И тем не менее - заповедничек, как вы изволили выразиться. Я и сам поражаюсь другой раз, как столько сохранилось. Как я сам сохранился!
Он поднялся и вставил в магнитофон кассету с записью Каунта Бейси.
Вино и духовая секция начали слегка покачивать комнатку.
- Музычка - люкс, - заметила Любка Витяне. - Нравится?
Витяня только пожала плечами. Ей у дедушки не нравилось. Всe у него здесь было для неe не старинным, а старым, проеденным шашелем и попахивающим близким концом жизни.
- Брат прислал, - сказал Ярошевский, похлопав магнитофончик. - Игрушка, а?
- Из Штатов? - поинтересовалась гостья.
- Из Aргентины.
- Правильно! - сказала Любка. - Разве у Ярошевского может быть брат в каких-то пошлых штатах?
- О-о, он мог быть где угодно, - отвечал Ярошевский. - Например в газовой камере. Или в крематории. В начале войны он попал в плен, но, выдав себя за украинца, просто чудом каким-то выжил. А после войны женился на одной немке. Вдове.
- Не понимаю, - подала голосок Витяня, - у неe муж убивал русских, а она женилась на... ну, на пленном...
- A что тут не понимать, - Ярошевский подлил вина, - баба верующая. Может, из сострадания, может, вину искупала. За мужа. Она - ничего баба. Морда невыразительная, но фигура - что доктор прописал.
Бейси качал комнатку, как лилипут качает детскую кроватку. Наслаждающаяся этим веселым уютом Любка, присев с бокалом на подоконник, зорким взглядом окидывала ряды книг с меркнущими тиснениями на переплетах, бронзовые статуэтки на комоде, вазы, картины. Ей здесь нравилось.
- Как Бейси? - спрашивал Ярошевский, наблюдая, как Люба покачивает в такт ритму головой.
- Оч-чень, - отвечала та.
- Ты что! Настоящий джас-с. Чтоб ты знала, Ярошевский - большой поклонник. Я вам как-нибудь покажу коллекцию пластинок. Немного, но золото. Сокровище. - Ярошевский цыкал с важным видом знатока и обладателя. Скотт Джоплин, - он загибал пальцы, - Байдербек, Сай Оливер, Джелли Ролл Мортон, Aрмстронг, тот еще, довоенный, настоящий. Ко мне слушать их приходили и Рознер, и Утесов, и Цфасман. Я их всех знал. Рознер вообще Aрмстронга боготворил, что ты!
- A что значит настоящий Aрмстронг? - интересовалась Любочка, чтобы сделать хозяину приятное.
Ярошевский закидывал ногу на ногу:
- Aрмстронг вообще играл настоящий джаз года до тридцатого, тридцать второго. Потом что... - он пренебрежительно щурился, - так, песенки, то-сe. Я свою коллекцию у одного румына купил. Это был еще тот оккупант! У него в Бухаресте был свой ресторан с танцплощадкой. Но потом его демобилизовали. Короче, мужчина попал на фронт. Приехал сюда с патефоном и чемоданом пластинок. Потом смотрит, тут стреляют, пятое-десятое, так он их продал...
- Ярошевский, - почти влюбленно говорила Любка, - что вы здесь делаете, я не знаю. Такие, как вы, уже все свалили.
- A, брось! Куда ехать? Не сегодня завтра Кондрат придeт.
- Раньше сваливать надо было, - сетовала Любка. - Я б такого жениха в жизни не упустила.
- Ты что! Кому я раньше мог сказать, что у меня брат попал в плен! Хлопнули бы как таракана. Ярошевский! Я? Ты-ты. К стенке.
- Ну, а сейчас?
- Мамка, - Ярошевский стягивал Любку с подоконника к себе на колени. Чтоб меня убили, поехали вместе! Гори оно огнeм, я согласен! Вставим там в какой-нибудь музейчик всe это барахло, купим дом с бассейном, и будешь деда ублажать до смерти, а потом найдешь себе какого-нибудь богатого байстрюка, а? Там, - он показал пальцем на потолок, - я тебе все прощу.