- Ебекила, товарищ генерал!
И Иван Иванович, нарушая все инструкции, рвал протокол на клочки и отпускал гражданина великой страны, который за короткое время убедился, что ему гарантируется неприкосновенность личности и свободы: слова, печати, митингов, уличных шествий и демонстраций...
Кто-то, пахнущий плацкартным вагоном, навалился на меня и принялся трясти за плечи. Я открыл напряженный глаз и узнал свою жену О. Александрову.
- Иди ко мне, голубушка.
- Фи, пропойца! Что происходит?
- Н-н-ничего.
- Ты пьян как сапожник!
- Не трогай сапожников. Это святое. У товарища Сталина папа был холодным сапожником.
- Ты бредишь?
- Иначе десять лет без права переписки, то есть расстрел!
- Господи, пять бутылок? С Цавой пили?
- Не трогай Цаву. Это тоже святое.
- Один?!
- Один как перст!
- Прекрасно! Пока твоя жена... И-и-их? Ты взломал стол?
- Я все верну! Слово! Не мальчика, но м-м-мужа!
- Где деньги, Александров?
- Разве счастье в них, родная?
- Я тебя сейчас убью!!!
- Без рук, без рук!
- Убью, дурак!
- Мне же больно? Больно!.. Подушка тяжелая! С ума сошла - по голове бить. Это слабое мое место.
- А ты не спятил? Я хотела костюм тебе купить.
- Зачем?
- Ходить! Посмотри на себя - оборванец...
- Ну-ну, без слез, без слез. Ну, пожалуйста.
- Я стараюсь-стараюсь, горблюсь-горблюсь...
- Черт с ним, с костюмом, иди лучше ко мне, я соскучился.
- Я вижу, как ты скучал. Что случилось?
- Случилось.
- Пьесу взяли для постановки?
- Нет, родная.
- Тогда что?
- Потом, моя девочка. Иди ко мне.
- Отстань.
- У тебя дорожки на щеках от слез. У-у-у, грязнуля.
- Сутки в поезде.
- Бедненькая трудяга. Пахнешь плацкартным вагоном.
- Спасибо. Уж как ты воняешь. Бочкой.
- Спасибо. А помнишь, мы в спальном вагоне... после свадьбы...
- Помню. Ты мне не изменял?
- Дурочка. Я проспиртовался.
- Наверное, журчишь коньяком?
- Ага.
- Что же все-таки случилось, милый?
- Я тебя люблю.
- Почему не отвечаешь на вопрос?
- Прости, я не знаю, с чего начинать...
За спиной М. накатывала волна паники: в театре высокая Комиссия! представители из Главреперткома! люди из компетентного учреждения культуры!
Мастер соизволил повернуть голову и увидел - он увидел хорошо знакомых ему: Кителя, Городинского, Военмора, Шадрину.
- О! Кто к нам пожаловал! - И согбенно направился встречать гостей. Прошу, товарищи.
- Ай-я-я, товарищ режиссер. Нехорошо, - сказал Китель. - Нужно уметь себя сдерживать. Когда есть проблема - ее нужно решать. Зачем же вы обижаете нашего...
- Да-да, виноват. Не знал, что товарищ Вишня представляет...
- Я показывал мандат, - на это заметил Военмор.
Товарищ Городинский шумно вдыхал воздух:
- Товарищи-товарищи, мы все-таки в театре... у меня комок в горле...
Товарищ Шадрина тоже глубоко вздохнула и сказала:
- Главное, чтобы войны не было.
- Ну, насчет войны - то отдельный разговор, - сказал Китель. - Что же вы нам на сей раз приготовили? - спросил Китель. - У вас там, в фойе, яблоки цветут, арбузы, кочаны капю-юсты, - улыбнулся Китель.
- ВСХВ! - каркнула Шадрина.
- Пьеса хорошая. Идейно-художественно выверенная, - говорил, волнуясь, Городинский. - Правильная пьеса - жаль, что таких произведений недостаточное еще количество.
- Что, товарищи? Садимся? - поинтересовался Китель, и представительная Комиссия дружно опускается в кресла.
М. спешит к своему рабочему столику, звонит в колокольчик. "Господи, - думает он, - дай мне силы прожить этот день. Если я переживу этот день, быть мне бессмертным".
- Внимание!.. Начинаем генеральную репетицию! Приготовились. Начинаем с реплики: "Не карай, владычица, смилосердствуй! Не по своей воле в колхозе!.." Пошли!
И печальный звон колокола, пение - из сумеречной глубины сцены надвинулась толпа. Пожилая колхозница кидается наземь, навстречу иконе:
- Не карай, владычица, смилосердствуй! Не по своей воле в колхозе!..
Над ней проносят икону. Колхозник, очень высокий, худой мужик, бросает в сторону косу, восклицает неожиданным басом:
- Мать-дева пречистая! - и пролезает под икону.
Молодая девушка Наташа смотрит на него, зовет по имени, голос ее не слышен. Мимо проходит Фекла, которая кричит:
- Есть правда, есть! Не в колхозе обновилась матушка, пречиста головушка, не в колхозе, нет!
Наташа резко дергает высокого мужика за рукав:
- Семен Петрович! На вышке у тебя неблагополучно! Зачем косу зыркнул? Общественное добро. Подыми!
- Собственное! - исступленно кричит пожилая колхозница. - Сами наживали. Защитит теперь владычица от общественного. Уйду, уйду из колхоза, уведу сынов. Выводи, заступница!
- Обещали всех в достатке уравнять, - шамкает старушонка. - Ни тебе иголки в дому, ни тебе нитки.
- Мое, нажитое! - Высокий мужик отбрасывает косу еще дальше. - Хочу берегу, хочу - прочь кидаю.
- С богатыми не судись, с сильными не борись, с господами не спорь, ведет контрреволюционную речь старушонка. - А вы все это порушили, вот и нитки нету дома.
- То да се, да вместе наживем, - пританцовывает высокий мужик. - А где у меня сапоги?
- У тебя их и не было, - замечает комсомолка Наташа.
- Не было, а я их желаю. Взялись богатить, так давай!
- Наша сивка, как общественну гонют, все в свой двор завернет! вопит какая-то бабенка. - И скотина своего хозяина помнит, из чужих рук рвется к нему.
- Проглянула ты теперь, обновилася, божа мати, заступница, крестится старушка. - Увидела нас. Сохрани, спаси, не причинны мы.
Молодая комсомолка Наташа не выдерживает:
- Где тебя увидишь! До земли в работе на хозяев скрючилась. Она б лучше распрямила тебя, чудотворица.
- Над святыней, девка, издеваешься? А?! - ревет высокий мужик.
- Над старостью ругаешься, непутная. Ты, гляди, берегись! - кричит старик.
Бабы с визгом окружают Наташу, хватают ее за руки, плечи, наскакивают:
- Чудо Бог явил, ты с издевкой! Как тянули наших мужей на кисельны берега, на молочны реки, ты всех больше разорялась!
- Чего с ней говорить? Поучить хорошенько. Вожжой поучить надо! волнуется Семен Петрович.
- В единоличном хозяйстве обновилася. Слышишь, девка подлая? - шипит пожилая колхозница. - Мало исщипать, истерзать тебя. Рушить наши хозяйства наталкивала... Нечего с ней канителиться, взогреть хорошенько, да к молебну в церкву пора. Ну-ка! - рвется сквозь толпу к Наташе.