- Кушайте, мамаша, на здоровье, - сказали бабке, и она, несчастная, поняла, что нет никакой надежды на возвращение сына. И от этой мысли расхворалась. А огромное количество мяса и колбасы от летней температуры повело себя скверно: протухло в одночасье. Маленький Шурка ползал по скользкому от жира и сукровицы полу в трупной вони за гудящими сильными мухами и чувствовал себя превосходно.
Сумасшедший Николаев, забившийся в угол, тоже чувствовал себя хорошо. Чудовищная масса искромсанной бумаги заполняла все живое пространство его комнаты, старик дышал цинковой типографской пылью, но продолжал свою беспримерную борьбу с течением жизни. Когда начинал чувствовать голод, то рылся в бумажном хламе. Он искал тушу какого-то неопределенного животного, которую очень давно приволок сосед Цукало, добрейшей души человек.
- Жри, падло, падаль, - сказал он большевику с 1903 года Николаеву и ушел на дежурство.
Как известно, служил Иван Иванович исправно, получал благодарности от командования и граждан; живота собственного не жалел для пользы общего дела дядя Ваня, однако время неумолимо - хотят его списать на пенсию. По этому поводу Иван Иванович грустит, пьет водку и смотрит телевизор, где происходит очередное торжественное награждение политической бляди, похожее на спектакль дружного коллектива гомункулов образцово-показательного дурдома.
- За вас, сучей! - говорит пьяный Цукало, сосредоточиваясь на процессе розлива водки в стакан. - Товарищеское отношение к людям? Это правильно! Ребята, за вас! Вы хорошо устроились!
Меж тем телевизор бубнил:
- Вы умеете уловить требования времени, глубоко понять и воплотить конкретные е'планы, насущные запросы, блядь, миллионов... Сегодня трудно назвать какое-либо событие, имеющее значение для жизни сраной страны, для судеб трудящегося человечества, в которое вы, мудак из мудаков, не внесли бы своего весомого вклада...
И в этот исторический для всего человечества момент Иван Иванович сплоховал - он почувствовал неистребимое желание помочиться, а поскольку он был крайне нетрезв, то мутный экран телевизора представился ему писсуаром...
А в это время молоденький Кулешов собирался на работу. Работал он в котельной. Место было теплое. В каком-то смысле ему повезло: в военкомате попался призывнику кустарный врач, заинтересовавшийся кулешовской грудной клеткой и тем, что в ней жизнедеятельно трепыхалось. После обследований Кулешов был поставлен в известность о некоторой своей неполноценности.
- Не порок сердца, но деформация, - сказал врач. - Для вашего органа, молодой человек, нужно теплое местечко.
Кулешов удивился своему организму, но, получив белый билет, послушал компетентного кардиохирурга. И нашел место в котельной. Вернее, нашел это место его бывший школьный приятель Глотов, трудящийся по совместительству и в котельной, и в морге. Котельная отапливала больницу.
- Ну что ж, - улыбнулся начальник котельной. - Кадры нам нужны молодые, слесари тоже.
- Спасибо, - отвечал Кулешов.
- Уговор знаешь?
- Знаю, - отвечал молодой рабочий: бутылку водки с получки для улучшения благосостояния наставника и его настроения.
- Ну и ладненько, - сказал начальник. - Можешь хоть сейчас становиться на трудовую вахту.
И вот Кулешов собирается в очередной раз на вахту, он идет на общую кухню, готовит бутерброды, слушает торжественный старческий голос из телевизора:
- ...еще раз, блядь, поздравляем вас со славным юбилеем, который вы встречаете, полный творческой энергии, во всесилии многогранного опыта партийного мудизма и революционного похуизма...
М. - один во всем мире. Один и на сцене. Слушает удары топора за кулисами. Потом, сорвавшись, мчится в зал, к режиссерскому столику, срывает оттуда пьесу - и вновь бежит на подмостки.
И - швыряет рукопись вверх, и ее страницы, шурша, покрывают доски сцены. И М. стоит, задрав голову к колосникам, и не замечает молодого человека, который, как тень, приближается к нему, вкрадчиво касается руки. Режиссер заметно вздрагивает, орет, скрывая испуг:
- Что такое?!
- Подпишите-с? - Тень протягивает бумажный листок.
- Что это?
- Документ-с! На получение авто.
- У меня есть авто.
- Ничего не знаю. Приказ-с.
- Ну-ка! - М. читает, затем резким движением - лист от себя.
- Что вы сделали? - Молодой человек пытается поймать страницу, но она пропадает в других ей подобных; молодой человек падает на четвереньки и панически ползает по доскам. - Что вы сделали? Я же головой отвечаю!.. С меня стребуют... Меня ж... - чуть не плачет.
М. смотрит на молодого человека, присаживается на корточки:
- Ну на хр-р-рена мне два авто?
- Ничего не знаю... Я ничего не хочу знать! - Роется по-собачьи в бумаге.
- Кто тебя научил ходить так тихо?
- Официант научил... Я на официанта учился, пока меня...
- Никогда ничему не учись у официантов... Ничему! Мой совет.
- Теперь меня... Как же я?.. Я же старался...
- Эх ты, раковая клетка! - М. протягивает ему листок.
- А-а-а! Нашли! Слава тебе, Господи!.. Спасибо-спасибо! - Пытается поцеловать руку режиссеру.
- Ты что? Пшел вон!
- А не подпишете?
- Вон!
- Лучше подпишите... - Молодой человек испуганно осматривается. - А то вас... вас...
- Во-о-он!!!
Можно было только посочувствовать Цаве - он не понимал ни меня, ни О. Александрову. Впрочем, мы с ней сами толком не знали, чего хотим.
- Зачем вам все это? - вопрошал наш друг.
- Цава, должны же в мире существовать какие-то законы? - удивлялась жена.
- Он вам, как я понял, ни сват ни брат?
- Цава, не будь казенным, - просил я.
- Тогда говорите: что вы от меня хотите?
- Ему надо как-то помочь.
- Как?
- Я бы могла статью написать. На морально-нравственную тему, высказалась О. Александрова.
- А если он виноват и суд прав? - спрашивал Цава. - Ты прости, Александров, но человек ты эмоциональный, я бы даже сказал, нервный, впечатлительный...
- Речь не обо мне!
- Надо с ним встретиться, - предложила жена.