- Родная, кто тебя допустит? - всплеснул руками Цава. - Насколько мне известно, смертники изолируются до своей последней смертной секунды...
- Какой ужас, - лепетала жена. - Я его видела... он... не мог... Он этих двоих... справедливо...
- Если бы каждый так поступал, как он? Что было бы? - поинтересовался мой приятель.
- Мир стал бы лучше, - ответил я гордо.
- Да?
- Да!
- А я вот что-то сомневаюсь.
- А я - нет!
- Во-о-о-н! - страшно заорал М. и наступал на тень. - Во-о-о-н, чтобы духу!..
Пятясь, молодой человек столкнулся с Зинаидой. Она испугалась спазмы душат ее. М. бросается к ней:
- Зиночка? Зина? Не бойся, не бойся! Дыши-дыши!..
- Боже мой, чего они от тебя хотят?
- Ничего уже не хотят! Дыши глубже.
- Какие-то вокруг люди. Они странные. У них нет лиц. Они в сапогах, эти люди. И у этих сапог запах дегтя!..
- Зинаида! - М. держит родные руки у сердца. - Это рабочие сцены.
- Надо бежать... Бежать!.. Туда, где нет этого запаха... И еще они рубят... Слышишь стук?
- Это мое сердце.
- Нет-нет, они рубят людей.
- Прекрати... Я сам приказал... чтобы декорации к черту!..
- Потом они будут рубить тебя! Я не хочу этого!!! Не хочу!
- Зинаида! Прекрати! Истерику!
- Они отрубят тебе пальцы, чтобы ты не смог написать мне письмо... Я буду ждать письмо, а тебе отрубят пальцы... И ты не сможешь написать письмо... А я буду ждать письмо!
- Так!!! - взрывается он в крике, в вопле, в оре. - Хватит! Мы будем работать! Сейчас же! Немедленно! Мы будем работать!!!
- Нет! Я не хочу. Я устала. Я боюсь. - Зинаида отступает. - Нас обманули. Как детей. Разве можно обманывать детей?
- Мы будем работать! Дайте тишину!.. Мы начинаем...
- Нет, я не хочу!
- Я сказал!
- Нет! - кричит в ужасе Зинаида. - Нет!.. Я тебя ненавижу! Ты - шут! Придворный шут!.. Как ты можешь работать, когда... Тсс! Тишина... Ты слышишь, какая тишина... Нет, шуршат, шуршат... - Шепчет безумно: Шурш-шурш-шурш... это мыши... мышшшши! Как их много... их полчище!.. их миллионы!..
- Зинаида! Это бумага... бумага... бумага! - М. напуган ее состоянием.
- Нет, это мыши... Разве ты не видишь? Странно, что ты...
- Зиночка!
- Они меня... не надо! Не надо!.. Мне больно! - Зинаида отступает, отступает, отступает.
М. в прыжке настигает ее, бьет наотмашь по лицу; пинает ногой страницы:
- Это бумага!.. И мы будем работать с тобой.
- Нет-нет!
- Будем! - И снова жестокая пощечина.
- Не-е-ет!
- Да! - И вновь удар по лицу.
- Я не могу!!!
- Можешь! Потому что! Ты моя! Ты - актриса!.. И ты будешь играть! Будешь! - Тащит Зинаиду к качелям. - Ну, вспомни? Какая ты была! Вспомни! Черт возьми!.. Вспоминай!!!
у входной двери Кулешов столкнулся с Сусанной. Случайная встреча? Постаревшая соседка пахла декабрьским морозцем, снегом и похотью. Сусанна искренне обрадовалась:
- Шурик, ты, говорят, мастер, а у меня в комнате трубы текут.
- Да мне сейчас... - начал было мямлить растерявшийся юноша.
- Ничего-ничего, ты только посмотри! - И затолкнула Кулешова в свою девичью обитель.
- А трубы-то где? - открывал свой чемоданчик слесарь.
- За кроватью, - отвечала соседка, включая телевизор. - Тебе помочь?
- Не надо, - пробурчал Кулешов и принялся осторожно сдвигать мебель, припоминая в смутных очертаниях конфуз, некогда приключившийся с ним именно под этим двухместным лежбищем любви.
Потом минуту-другую бряцал разводным ключом о трубу.
Потом...
- Ну, что там такое?
Кулешов почувствовал у шеи теплое дыхание женщины, она упала ничком на кровать и теперь заглядывала на его работу.
- Минутное дело, - отвечал юноша. - Резьба ослабла.
- Резьба! - хмыкнула Сусанна, и Кулешов от ее грудного, многообещающего голоса почувствовал сгусток крови в голове.
Между тем телевизор в углу начал передавать торжественную встречу в Кремле:
- ...ради наград мы работаем, мои друзья засранцы! Когда твоя работа находит высокую оценку - это всегда полный пиздец! Такое чувство испытываю и я сейчас, но к этому добавляется еще и другое...
- Вот и все, - сказал Кулешов.
- Спасибо, - ответила Сусанна и обняла его за плечи. - Иди ко мне, дурачок. Подрочи свою девочку во все трубы! - И впилась в кулешовские губы, как вампир.
Неопытный юноша тыкался в мягкую женскую грудь, слюнявил ее и ощущал губами резинотехнический вкус. "Как прокладки, - думал он. - И это есть любовь?" - недоумевал он.
- Ну же! Сюда-сюда! - требовала соседка. - Ну, мальчик, будь активнее!
- И миллионы граждан, е'их мать, все шире и активнее участвуют в управлении делами своего государства, - вещал телевизор. - В совместном труде и борьбе сформировался, спаянный идейно-политическим единством, могучий, неутомимый, ебливый и гордый народ-богатырь...
- О, какой он у тебя богатырь! - горячилась Сусанна. - Давай-давай, не бойся, там как в хатке.
Кулешов был индифферентен, поскольку находился в ошарашенном состоянии от столь бурного натиска и любвеобильного азарта той, о которой он мечтал бессонными ночами.
Наконец с ее и Божьей помощью юноше удалось проникнуть богатырской плотью в зону VIP, и после нескольких неумелых поступательных движений Кулешов вдруг почувствовал сладостную волну - волна вскипела и обрушилась на него, раздавливая волю, судьбу и ложь жизни.
М. раскачивал качели, сомнамбулистическая Зинаида стояла на них. Режиссер кричал, требовал, просил, он не хотел, чтобы его жена сошла с ума. "А если мы уже все спятили? - спрашивал он себя. - Разве мир не сошел с ума, коль позволяет бросать на заклание злокачественным, как опухоли, идеям миллионы и миллионы жертв?"
- Давай-давай, родная! - требовал он. - Я - за Петра, а ты - Аксюша! Вспомни Аксюшу! Начали: "Только ты долго этого разговору не тяни, а так и так, две тысячи рубликов до зарезу мне; вот и конец. Либо пан, либо пропал".
Аксюша. Да-да. До стыда ли тут, когда...
Петр. Что - когда?
Аксюша. Когда смерть приходит.
Петр. Ну полно, что ты?
Аксюша. Вот что, Петя. Мне все пусто как-то вот здесь.
Петр. С чего же?
Аксюша. Я не могу тебе сказать с чего, я неученая. А пусто, вот и все. По-своему я так думаю, что с детства меня грызут горе да тоска; вот, должно быть, подле сердца-то у меня и выело, вот и пусто. Да все я одна; у другой мать есть, бабушка, ну хоть нянька или подруга; все-таки есть с кем слово сказать о жизни своей, а мне не с кем, - вот у меня все и копится. Плакать я не плачу, слез у меня нет, и тоски большой нет, а вот, говорю я тебе, пусто тут у сердца. А в голове все дума. Думаю, думаю.