– Это где?
– Это примерно деревни Никулино и Тропарево. Шесть километров или, если вам привычнее, верст, на юго-запад от Воробьевых гор.
– Так далеко?
– Да, громадный город вырос. Пятнадцать миллионов человек, метрополитен на двести пятьдесят станций, небоскребы в сотню этажей…
– Небоскребы?
– Высотные здания, обычно в деловых центрах крупных городов, где крайне дорогая земля.
– Голова кругом идет… – неожиданно признался Зубатов.
– У меня, надо сказать, тоже. Позволю предложить, давайте подумаем о бытовых вещах – еде, ночлеге, одежде… А поговорить о чудесах будущего, я полагаю, у нас будет уйма времени.
К счастью, он мне поверил.
Месяцы после первого разговора с Зубатовым прошли в движухе, когда одно дело цеплялось за другое и все нужно было сразу, при этом нельзя было светить связи с полицией. Спал я по 4–5 часов в сутки, и местные сказали бы, что я ношусь, как оглашенный, но по меркам моего времени это мало отличалось от вполне регулярных авралов в нашей фирме – клиентура случалась капризная и «вводные» поступали в самые неожиданные моменты. Впрочем, на таких вот ситуациях мы здорово наловчились и в организационном, и в расчетном плане.
Устраивать жизнь пришлось с нуля – с поиска жилья и заказа самой обычной одежды, поскольку у меня как-то не вышло прихватить с собой чемодан-другой шмоток. Для начала выяснилось, что тут в качестве нижнего белья юзают кальсоны. С завязками, мать их. А еще тут есть крахмальные воротнички, в которых чувствуешь себя псом в ошейнике. И что крой одежды резко непривычен, не говоря уж о том, что деловой костюм из шерсти тут принято носить даже в жару. Как тут служивые выживают летом в суконных мундирах, вообще не понимаю.
Первое время я сидел практически взаперти на одной из конспиративных квартир, учил немецкий и учился писать заново – да-да, это оказалось очень непросто после стольких-то лет набора и правки любых текстов на компе. Тут о такой роскоши не приходилось и мечтать, нужно было снова нарабатывать почерк, да еще и не ронять чернильные кляксы со стального пера, да еще вовремя вспоминать про те самые фиты и яти – каждая написанная мною страница отнимала поначалу несколько часов. Хорошо хоть в раннем детстве на почте в бабушкином городке еще водились перьевые ручки, которыми я пытался рисовать на бланках – ну, или писать под бабушкиным руководством, пока мы ждали вызовы в кабину междугороднего телефона. Со старым правописанием было хуже, тут приходилось больше читать, добиваясь автоматизма и привыкая к стилю.
Через пару-тройку недель подоспели портновские заказы и меня стало можно выпускать на улицу, не рискуя собрать вокруг толпу зевак (хотя некоторые предметы, типа пристегивающихся крахмальных манишек или подтяжек для носков, вызывали у меня дикое раздражение своей корявостью). Я с горечью вспоминал футболки, куртки и джинсы, не говоря уж о кроссовках – в особенности когда натягивал местные ботинки. Нет, сделаны они были на совесть, но вес и удобство…
Ко второй нашей встрече с Зубатовым я худо-бедно записал, что посчитал нужным сообщить по развитию революционного движения в России и вообще о будущем. Вспомнил-то я заведомо больше, но выкладывать сразу все мне показалось тактически неверным ходом. Так что немножко персоналий, немножко событий с упором на 1905 год и грядущую русско-японскую войну, общие тенденции на демократизацию в Европе, ужасы XX века, научно-техническая революция… Не то чтобы это было прям очень нужно, но мне показалось, что, имея представление о том, куда двинется мир, Зубатов будет лучше понимать мои предложения. Уговорились мы с ним так – никаких обязательств я не подписываю, в документах Охранного отделения не упоминаюсь, работаю «личным оракулом» Сергея Васильевича. Ну и бизнес-партнером по совместительству – мы подали на регистрацию двух десятков патентов в Швейцарии. Вскоре там же должны были окончательно оформить специально создаваемую на паях контору, насчет которой и шла так меня раздражавшая переписка на немецком. Но оно того стоило, наш агент уже успел получить отклики на самые первые патенты и даже продать первые лицензии. Бытовые мелочи, вроде пресловутой жестяной пробки, а подняться на них можно очень неплохо.
Жилье нашлось довольно быстро, что называется, «по случаю» – кто-то из знакомых Зубатова съехал и оставил свободной квартиру в доходном доме баронессы Корф в Леонтьевском переулке за углом от Никитской. Грешным делом, я тогда подумал, что обратное переименование московских улиц в последних годах XX века случилось весьма кстати, а то хорош бы я был со всеми этими «Герцена», «Воровского» и «Калинина» вместо Никитской, Поварской и Воздвиженки.